Рассказал о том, как продать инновации, зачем в Сколтехе россияне преподают на английском, и почему век новых технологий не долог. Ниже – текст интервью.

Александр Кулешов, ректор Сколтеха

В понедельник, 15 февраля, Александр Кулешов официально вступил в должность ректора (президента) Сколковского института науки и технологий, сменив на этом посту отца-основателя «Сколтеха» Эдварда Кроули. Основанный в 2011 г. фондом «Сколково» совместно с Массачусетским технологическим институтом (MIT), институт сильно отличался от прочих российских вузов. Ведь сюда принимают студентов, уже окончивших вузы и получивших степень бакалавра. Чему и как учат в «Сколтехе» мы решили поинтересоваться у нового ректора.

Ученый-математик, доктор технических наук, специалист в области информационных технологий и математического моделирования, академик РАН, Кулешов окончил механико-математический факультет МГУ им. М.В. Ломоносова в 1970 году. В 70-х работал в НПО «Кибернетика» (Москва), в 80-х был первым заместителя директора Научно-тематического центра. В 90-х работал в собственном бизнесе, в основном, в Европе. В РАН С 2001-го года. C 2006 г. - директор Института проблем передачи информации им. А.А.Харкевича РАН, заведующий базовыми кафедрами в МФТИ и Высшей школе экономики.

– Когда говорят о «Сколтехе», обычно добавляют: «…где растят инноваторов». Меня это слово всегда ставит в тупик. В чем, по-вашему, разница между новациями и инновациями?

– Ну, загляните в интернет, найдете определение… Хотя, на мой взгляд, инновации и новации не отличаются ни чем. Дело ведь не в названии – это такая условность. Меня больше волнует другое: почему у нас эти самые инновации так туго идут? Что, у нас в стране денег мало? Да, до фига. Посмотрите - сколько богатых людей! Нет духа предпринимательства! Возможно, потому, что у нас нет историй успеха. Возможно, потому, что нет гена предпринимательства. Это ведь не шутка – ученым-генетикам известно, что к предпринимательству у людей есть генетическая предрасположенность.

Англосаксы в Америке и Великобритании отличаются геном предприимчивости. Посмотрите на франко-канадцев и на французов. Это ведь совершенно разные нации. Сравните этих здоровенных мужиков из Монреаля, которые на хоккейной площадке заталкивают нападающего и защитника вместе с шайбой в ворота и вот этих французов, которых ты видишь на Елисейских полях и в 16-м округе. На самом деле они разветвились по одному признаку в 1762-м году. Кто уезжал в Америку? Те, кто был предприимчив, кто мог все поставить на карту… Это передается генетически.

– В таком случае, чем вы занимаетесь – отбором людей с этим «геном» или этот «ген» вживляете, то есть – воспитываете?

Воспитать ген нельзя – из собаки коровы не сделать. Другое дело, что иногда предрасположенность к наукам может сочетаться с геном предпринимательства. Вы знаете, что Билл Гейтс во времена учебы разработал блестящий алгоритм ” сбора пирамиды” необходимый очень во многих компьютерных приложениях, что не могли долго сделать до него. Это была его первая и последняя научная статья (кстати, в прекрасном математическом журнале), написанная, кстати, на первом курсе. Думаю, если бы Гейтс не стал владельцем Microsoft, то оказался бы прекрасным математиком, может не лучшим, но – очень хорошим.

Нет конкуренции – нет инноваций

– Дорого ли стоит воспитать в ваших стенах одного такого инноватора?

– Про деньги говорить сейчас довольно сложно. У нас три основных инвестора - в основном государство, эндаумент фонд и плюс к этому только в первый год мы получили внешних контрактов от частных компаний на 30% больше, чем №2 в России – НИТУ МИСиС, – 3 млн рублей на каждого исследователя. И это только в первый год.

– Готовы ли крупные компании вкладывать в вас деньги?

– Российские? Думаю, что нет.

– Почему?

– Чтобы инновации были востребованы - нужна конкурентная среда. Это как в спорте высоких достижений. Ели бегаешь стометровку за 11,5 секунд – бегай себе вокруг дома, если же – 9,9 - 9,85 за тебя будут бороться все. Посмотрите, к примеру, как два авиагиганта Boeing и Airbus конкурируют за доли рынка. За доли! Для них жизненно важны инновации, связанные в том числе – с энергопотреблением. Ведь каждая авиакомпания, закупающая самолеты, огромные средства тратит на керосин. Иногда экономия на топливе может стоить той самой доли выручки, что позволяет авиакомпании выходить в прибыль.

В Советском Союзе была конкуренция, она создавалась искусственно. Одну и ту же работу давали в параллель нескольким НИИ. Ужаснейшая конкуренция. Люди попадали в психушку из-за неудачных испытаний. Но отсутствие конкуренции очень не выгодно с точки зрения инвестирующей организации, с точки зрения государства. В конкуренции и в конкуренции ответственной, где проигравший умножается на ноль, и рождается что-то действительно стоящее. Когда человек понимает, что у него есть в распоряжении ресурсы, но если он проиграет, то будет лично нести ответственность, и ответственность серьезную, тяжелую, он будет бороться за каждый процент эффективности. Вот в таких ситуациях и нужны инновации – как в спорте высоких достижений, когда идет борьба за долю секунды.

Но сам по себе факт отсутствия конкурентной среды, абсолютно уничтожает потребность в инновациях. Хозяину такой компании, генеральному директору, не нужны инновации – ему нужно уметь договариваться.

Про плагины и пуговицы

– Но ведь есть еще конкуренция глобальная, а глобальный рынок уже давно переделен. Шансы его изменить, кажется, равны нулю.

– Это и так, и не так. Приведу пример. Возьмем, например, нефтедобычу, весь мир монополизован. Две - три компании обеспечивают все софты для нефтедобычи – Schlumberger, Halliburton. Как туда войти? Представьте, приходит ко мне человек, скажем, профессор мехмата, и говорит: «Слушай, я сделал гидродинамику лучше, чем Schlumberger. Я показывал ее Газпромнефти, я показывал в Лукойле – все говорят: Слушай, старик, конечно же – лучше. Спрашиваю: Возьмете? Конечно же, нет». У наших людей есть глубокое непонимание, что для field engineer, который работает за своим компьютером, нужна система, а не отдельные, даже очень хорошие компоненты. Помните Райкина: “К пуговицам претензии есть?” Только что им с этой пуговицей делать? Им нужен полный workflow, который этот самый профессор им дать не может. А Schlumberge его дает. И на то чтобы это сделать они истратили порядка 15 000 человеко-лет.

– То есть - полная безнадега?

– Нет, не безнадега. Мы много раз это проходили, надо с чего-то начинать. Я ему (професмору) объясняю, идите в Schlumberger. Предложите сделать плагин в их программный интерфейс, как дополнительное средство– они ведь ничего не теряют, ничем не рискуют, а пользователь получает новую опцию…

– Но рынок ведь это не меняет?

Меняет. Это только кажется, что рынок незыблем, и на каждом направлении – все поделено. А я вам напомню для примера лишь одно слово – AltaVista! Вы помните, что это? Никто не помнит, а ведь это известнейший поисковик, который был до Yahoo, до Google. И что с ним случилось? Он умер. А помните пейджеры? Новые технологии и компании их реализующие как кометы – появляются и исчезают. А McDonnell Douglas? Эта компания царствовала в авиации в середине прошлого века, когда никто и не знал о Boeing. Эти империи только кажутся нам вечными. На самом деле все меняется очень быстро. Давно ли все узнали о Цукерберге?Возможно, скоро мы узнаем о новых бринах и джобсах. Говорят, пессимист - это информированный оптимист. Попробую переформулировать, я - информированный, но оптимист.

Кузница капитанов хайтека

– До встречи с вами мне показали лабораторию «Сколтеха», и знаете что меня удивило?! Ваш предшественник – президент и основатель института Эдвард Кроули – известнейшая персона в области ракетно-космических технологий, вы – математик…

– Образование у меня математическое, но никогда не занимался всерьез математикой, скорее – я математик, переучившийся на инженера…

– Да, прошу прощения… мне почему-то казалось, что в ваших лабораториях увижу чудеса науки, какую-то немыслимую аппаратуру, но на столах там лежат тривиальные квадрокоптеры, какие-то детские игрушки из фанеры, весьма незамысловатые фигурки в 3D-принтерах. Я пытался понять, насколько серьезным делом занимаются там подростки? Эти ли игрушки помогают выращивать тех самых инноваторов и капитанов новой индустрии?

– Вы это хорошо приметили. Но, вспомните петровские потешные полки. Из них выросла гвардия. Мы, к сожалению, находимся сейчас в такой стадии, когда надо начинать с игрушек. Хотя, я бы это игрушками и не назвал. У массы вещей, которые вы видели, есть серьезные перспективы.

– А как же наследие советского образования?

– В 1957 году, когда был запущен первый спутник, для США советское образование стало эталонным – путеводной звездой, к которой следует стремиться. Но мир меняется, изменился общественный строй, с тех пор наше образование очень сильно деградировало, поскольку к этим изменениям не приспособилось. У нас остались прекрасные флагманские вузы, на основе которых в принципе можно было бы создавать нечто новое, но… помните, как создавалась гвардия Петра? С нуля, из потешных полков. Идея сделать что-то «с нуля» имеет много позитива – сразу обрываются прежние генетические связи, которые могут тянуть назад. Идея создать университет с нуля была очень плодотворна, и я расскажу, почему. Кого учили наши институты и университеты в советское время? Они готовили специалистов. А вот кто из них становился руководителям - показывала жизнь. Никакой специальной подготовки для руководителей не было, а если специальную подготовку они и получали - получали не в институте.

Сейчас система образования у нас по сути осталась та же. Нам все еще нехватает категории людей, которые бы стали катализаторами в некоей химической реакции в экономике страны, люди, которые с одной стороны обладают высочайшими профессиональными навыками – ну, невозможно, чтобы бухгалтер руководил ракетно-космической корпорацией, этого нигде в мире нет. С другой стороны, у него должен быть драйв, кураж, и некоторая подготовка.

Нам сейчас недостает не тех людей, которые способны заниматься наукой - худо-бедно сейчас такие люди есть. У нас сейчас ситуация походит на ту, что была в 29-м году прошлого века, когда в Советском Союзе наука еще оставалась - была неплохая математика и физика, – а инженерная наука уже умерла. И 29-й год был очень удачным для Советского Союза, была Великая депрессия – к нам легко ехали. Советская индустрия по сути встала на европейских и американских инженерах.

Лекции – по-английски, экзамены – по-русски

– Ядро преподавателей Сколтеха – иностранные преподаватели?

– Ну, это смотря кого называть иностранными преподавателями. Например, человек, который отработал 20 лет за рубежом, хотя и имеет два паспорта, является все-таки русским, и корни его - здесь. Сформировалась огромная диаспора таких людей.

– Диаспора репатов?

– Не совсем. Говорю о людях, которые уехали из страны, но не перерезали пуповину с родиной. Знаете как бывает, – уехал за рубеж работать, думает вернуться, но появляются дети, начинают ходить там в школу, он понимает, что говорят они по-русски с акцентом, а пишут - совсем никак. Понимаешь, что вообще вариантов вернуться нет не потому, что на родине нет условий, а потому… потому, что твой поезд ушел. При этом ты сохраняешь привязанность, ностальгию, если хотите, – это совсем не выдумки. В этом случае на постоянную работу в Россию человек не согласится, но вот приехать на полгода, почитать пару курсов, – с удовольствием! И таких людей, готовых работать в России на ротационной основе теперь довольно много… и даже иногда не за деньги, кстати сказать.

– Почему же тогда у вас все преподавание идет на английском языке?

– Потому, что английский язык сегодня - язык науки и язык инженерии. Если ты свободно не владеешь английским, ты не в состоянии ни читать профессиональную литературу, ни профессионально общаться. То есть, ты - вычеркнут из информационного обмена. Причем, даже просто читать - недостаточно. Ведь, несмотря на интернет, большинство профессиональной информации передается изустно. Помню когда заканчивал мехмат, нам говорили: на самом деле настоящее образование вы получаете не в аудиториях, а в коридорах. И это была абсолютная правда. Наиболее интенсивное образование то, что получаешь в общении. Ты можешь десять лет читать статьи, потом приехать на конференцию и понять, что на самом деле все наоборот, не так, как написано. Если у тебя нет возможности для общения - ты исключен из этого мира.

До войны таким языком был немецкий, потом стал английский. Принятый в научно-инженерном мире язык общения это – как погода на улице, не зависит от нашего желания. Знаете, у меня тесные многолетние отношения с Францией, могу подтвердить, что больших снобов в отношении языка, чем французов, вообще нет. Там ведущего на телевидении за англицизм могут запросто оштрафовать. Я не шучу. Французский, пожалуй, единственный язык, где слова «компьютер» нет, есть – L’ordinateur. Так вот, даже во Франции техническая среда сегодня абсолютно англоязычна. Впрочем, диссертации там защищают на французском, хотя, можно и на английском.
­

– А защита у вас на каком?

– На русском. И я считаю это колоссальным упущением. Мы говорили о этом даже в аппарате правительства. При том все сперва уверяют, что понимают нас и поддерживают, а заканчивают тем, что ничего поделать нельзя, ибо юридически - это, якобы, противоречит Конституции.

– Кого же вы все-таки готовите, на какие рынки вы ориентируетесь?

– Конечно, мы готовим специалистов для России. По крайней мере, мы этого хотим. Знаете лозунг Гарварда: мы готовим не людей, которые будут работать в компаниях, а людей, которые будут эти компании создавать. Нам не хватает капитанов современного хайтека, которые, с одной стороны - обладали бы знаниями и способностями, а с другой – понимали бы, что представляет собой новый Hi-Tech, как эта индустрия должна быть устроена. Работаем мы только для России. Другой вопрос: цыплят по осени считают.

Новый ректор Сколтеха академик Александр Кулешов заявил в интервью сайт, что не собирается устраивать в университете революцию, но намерен по-своему расставить акценты - там, где в этом есть необходимость.

Известный математик, до недавнего времени возглавлявший Институт проблем передачи информации (ИППИ), считает, что в извечном споре о том, что надо давать студентам, знания или навыки, абсолютный приоритет за знаниями. На прямой вопрос, имеет ли смысл давать фундаментальные знания студентам Сколтеха, каждый из которых - выпускник какого-либо элитного вуза, Александр Кулешов отвечает утвердительно.«Учиться фундаментальным вещам нужно до тех пор, пока ты можешь учиться», - убежден ректор.

По мысли Александра Кулешова, инновации появляются там и тогда, где и когда инженеры работают в союзе с видными учеными. В этом смысле Сколтеху, по его мнению, не хватает компактного Центра передовых исследований, в рамках которого профессора-звезды зажигали бы «звездочки» лучших студентов.

Академик Александр Кулешов: "Если у тебя есть знания, навыки ты приобретаешь быстро". Фото сайт

У сколтеховских звезд есть и другая миссия. «Государство много дало Сколтеху, и мы должны это использовать не только для того, чтобы готовить какое-то малое количество элитных выпускников, а для того, чтобы распространять новую идеологию построения образовательного процесса», - считает академик Кулешов. Под его руководством Сколтех будет интенсифицировать сотрудничество с региональными вузами, начиная с ДВФУ во Владивостоке.

Ниже выдержки из интервью.

-Вы часто в своих публичных выступлениях повторяете слово «успех». Что оно значит для Вас? Что бы Вы считали успехом Сколтеха?

- Успех - это максимальная самореализация. Тебе от Господа, от генетики, от твоих родителей отпущены некоторые возможности. Самореализация - когда ты эти возможности, эти способности можешь максимальным образом направить на благо окружающих, на собственное благо.

Что такое успех в случае со Сколтехом, тоже абсолютно понятно. За последние 25 лет наше образование и в какой-то степени наука, безусловно, очень деградировали и даже в чем-то зашли в тупик. В 50-е - 60-е годы мы обладали лучшим в мире образованием; все хорошо помнят, что Эйзенхауэр в качестве одного из ответов на запуск Спутника объявил о перезапуске американской системы образования. И это был естественный ответ, потому что на образовании стоит все, включая и науку. Конечно, наука и образование неразрывно связаны, но образование первично. Правда, без науки не может быть образования.

В России нужно было создать что-то from scratch, начиная с «зеленого поля». Почему нельзя было взять Физтех или МГУ и создать Сколтех на базе уже существующего университета, у нас ведь до сих пор есть прекрасные университеты? Ровно по тем же причинам, по которым Петр не делал свою армию на базе стрелецких полков, а создавал потешные полки. Т.е. причина довольно очевидна - существуют некие пуповины, которые нас связывают с прошлым. Чем их меньше, тем больше вероятность успеха в том смысле, о котором я говорил.

-С какими идеями Вы пришли в Сколтех? Что в Сколтехе изменится, на чем будет сделан акцент?

Я сразу хочу сказать, что никаких революций совершенно точно не будет. Была проделана огромная работа, я считаю, что успешно завершен первый этап развития Сколтеха. Безусловно, как в любом деле есть определенные вопросы, есть какие-то неточности, надо что-то менять: это совершенно нормальный рабочий процесс. Это как в межконтинентальной ракете, когда отстреливается первая ступень, вторая ступень…

Начало было положено, несмотря на то, что было очень много критики, и эта критика Сколтеха была в значительной степени объективной. Я сам был не последний человек, который его в каких-то аспектах критиковал. Мы хотели взять американскую систему образования, приняв MIT за некий образец, и полностью перенести ее на российскую почву. Так, может быть, не стоит делать. Безусловно, нужно взять основные параметры, основные направления, основные базисные принципы, но переносить все на 100%, может быть, и не стоит. Но только на практике можно было понять, что не очень хорошо.

« Тренд в инженерной деятельности - она становится все более и более айтишной, если хотите, она все более и более математезируется»

Мне доводилось достаточно близко сталкиваться с главными университетами всех стран, и я никогда не мог сказать, что наша система образования абсолютно хуже некоторых в каждой точке.

Взять ту же физтеховскую систему, которая, безусловно, в конце 50-х - 60-х годах была лучшей в мире. Но вспомните, кто ее делал? Такие люди, как Ландау, Капица… Это были гении, гиганты, и они создали систему, которая была применима там и тогда. Это не означает, что ими было создано некое абсолютно общее решение, которое могло бы столь же успешно работать в Европе или в Америке. Но именно там и тогда оно было лучшим.

В чем суть физтеховской системы? Мы учим неким базовым вещам, а дальше люди работают с учеными очень высокого класса, и именно в процессе этой работы они получают остальные знания. Наша сегодняшняя система образования построена на недостатке средств. Лучшая система образования - это когда есть диалог, совместная работа учителя и ученика; в Древней Греции это прекрасно понимали. Но в силу того, что сейчас образование носит массовый характер, а мы живем не в Афинах и не в Коринфе, приходится идти на определенные потери. Когда я читаю лекции для пятисот человек, это еще не означает, что это хорошо - просто у нас нет другого выхода, мы должны вписываться в определенные регуляторные механизмы, определенные финансовые ограничения.

А физтеховская система как раз максимально быстро давала возможность учителю работать с учеником, если не как с равным, то как с человеком, которого не нужно учить азам. Это была самая быстрая и самая эффективная система доведения способных ребят до уровня серьезных ученых, серьезных разработчиков. Но это, повторяю, - там и тогда. Тогда существовала великая советская наука, была блестящая Академия наук, были очень сильные оборонные институты. Сейчас все это достаточно деградировало. Не потому, что система, придуманная советскими физиками, была плохой, а потому что изменилась среда. Поэтому нужны корректировки. Но еще раз повторяю: я совершенно не считаю, что нам нужно полностью взять то, что существует в MIT, Caltech или в Стэнфорде, и один к одному перенести на нашу почву. По многим причинам это действительно не получится.

Но базовые вещи, базовые принципы, конечно, нужно брать.

Минимальная конфигурация знаний

А вот один из базовых принципов, который мы потихонечку забыли с 60-х годов. Когда я учился на мехмате, ты подходил к доске объявлений - там висел список из 350-400 спецкурсов. И ты мог выбрать любой. И любой зачет или экзамен по этим курсам шел тебе, говоря сегодняшним языком, в кредит. То есть у студента была возможность выбирать. Это совершенно необходимо, но об этом как-то стали забывать. Процесс обучения становился все больше и больше регламентированным.

Западная, в частности, американская система очень сильно отличается тем, что там у студента в миллион раз больше свободы выбора. Но в этом есть и свой негатив. Если твой научный руководитель или ментор не очень хорош, или ты ему безразличен (что чаще всего происходит), то в этом случае, такая система играет, скорее, негативную роль. Я вот помню, что выбирал для сдачи экзамена устойчивость динамических систем: курс, считавшийся самым легким. Что поделать, мы все так устроены.

Если студент абсолютно самостоятельно делает выбор, мы попадаем в другую зону риска: студенты будут выходить из университета без стройной системы минимально необходимых знаний. В теории систем есть такой математический термин: «минимальная конфигурация». Это тот минимальный набор знаний и навыков (в основном знаний, конечно), который необходим, если ты хочешь стать специалистом в области фотоники или даже уже, в области анализа данных. Здесь как раз воля студента должна присутствовать минимально.

Ведь в чем задача университета? Это вечная дискуссия: что важнее - навыки или знания? В какой пропорции надо давать знания и в какой - навыки? У меня на этот счет ответ всегда был однозначным: нужно максимально учить знаниям и в минимальной степени - навыкам. Практика показывает, что человек, обладающий в большей степени знаниями и в меньшей степени - навыками, он другие навыки получает достаточно быстро, а вот в обратную сторону это, к сожалению, не происходит.

Есть такая очень странная вещь: люди учатся до 25 лет. Что бы по этому поводу ни говорили, серьезным, фундаментальным вещам люди учатся до 25 лет. У физиков есть пословица: если ты до 20 лет квантовую механику не понял, то никогда не поймешь. И это, к сожалению, правда.

Кроме того, в современном мире навыки, к сожалению или к счастью, очень быстро меняются. Сейчас срок нового технологического уклада - 5-7 лет. Поэтому я не большой приверженец серьезно учить каким-то навыкам. Навыки получат на работе. Конечно, какой-то минимальный объем нужен - да и то, я бы сказал, под давлением общественности, - но, на мой взгляд, он не должен быть особенно большим. Если у тебя есть знания, навыки ты приобретаешь быстро.

-Это не означает, что студентов Сколтеха уже поздно учить фундаментальным знаниям?

Ну почему, еще пару лет есть.

-Так ведь они уже приходят к вам с базовым университетским образованием??

С каким-то образованием. Да, лучше - хуже - с каким-то образованием.

-То есть Вы считаете, что даже людям с базовым образованием нужно давать базовые знания?

Я приведу пример. На базовой кафедре ИППИ в физтехе одно из направлений - подготовка инженеров в области беспроводных телекоммуникаций. Например, ИППИ делает для Huawei протоколы и системы кодирования для 5G. Мы берем студентов на пятом курсе, и мы вынуждены год читать им базовую математику, потому что иначе объяснить им, как устроены LTE, мы не можем. Мы вынуждены читать им функциональный анализ, случайные процессы - массу вещей абсолютно базовых, которые Физтех не успевает прочесть.

Важно то, что учиться фундаментальным вещам нужно до тех пор, пока ты можешь учиться.

«Пусть у тещи будет зять кривой»

- Три года назад Вы сказали в интервью Sk . ru , что Сколтех может повторить ошибку других элитных российских университетов: слишком хорошие выпускники, они не востребованы в России, но нужны в Америке и Европе. У Вас остается это опасение?

Опасение, конечно, остается. Но если продолжать это рассуждение, то мы придем к нонсенсу: ну что, давайте не готовить хороших студентов, будем готовить плохих? Есть такой джентльмен - Дмитрий Мариничев, омбудсмен по интернету; он в моем присутствии выступил и говорит: «А давайте не будем готовить айтишников, все равно они уезжают». В общем, назло теще глаз себе выбью, пусть у нее будет зять кривой.

« Есть такая очень странная вещь: люди учатся до 25 лет. Что бы по этому поводу ни говорили, серьезным, фундаментальным вещам люди учатся до 25 лет»

На самом деле страшно не то, что люди уезжают, страшно то, что они не возвращаются. А то, что они уезжают, это очень хорошо, это нормально. В ИППИ мы всегда очень приветствовали отъезд человека на стажировку на полгода, на год. Нельзя жить в изоляции. Сейчас наука действительно открыта, нужно понимать, где что находится. Нужно иметь связи, никакой интернет не заменит изустное общение.

-Работающая в Сколтехе Ирина Дежина недавно опубликовала сравнительное исследование о межсекторальной мобильности ученых . Россия названа наименее мобильной не только среди развитых стран, но даже и стран БРИКС.

- Это, несомненно, так. Я знаком с этой работой. Лично я не имею никакой статистики по этому поводу, но собственные наблюдения за многие десятки лет подсказывают: это действительно так, и это очень вредно.

Внутренняя мобильность высокопрофессиональных кадров относительно низка в нашей стране. Вот говорят: огромное преимущество России в том, что в ней существуют научные школы. Это действительно преимущество, но это и недостаток. Например, в Соединенных Штатах человек, переехавший из одного университета в другой, - это абсолютно нормально. Более того, если человек работает долго на одном месте, - это редчайший случай. И вот как пчелки, которые перелетают с цветка на цветок, переопыляя их, передвигаются специалисты из одного университета в другой. Они способствуют тому, что уровень образования, научных исследований, и самое главное - подхода к организации этого процесса - более или менее одинаков. Это не значит, что в Гарварде и в Стэнфорде все одинаково, но базовые принципы схожие.

Мы прекрасно понимаем, что у нас есть какие-то объективные, в том числе, ментальные причины, сдерживающие нашу мобильность. Надо как-то с этим справляться. Надо начинать.

В качестве примера того, как это можно делать, хочу заметить, что Сколтех недавно подписал соглашение с ДВФУ. Через пару недель туда едут три наших лучших профессора: Константин Северинов, Филипп Хайтович и Егор Базыкин. Они едут, чтобы для начала понять уровень студентов, а потом в сентябре прочесть интенсивный курс лекций. Это вещь крайне полезная, в том числе, для нас. Нам ведь тоже студенты нужны.

Если раньше Москва как пылесос забирала всех лучших, то сейчас это вовсе не так, надо смотреть периферию. В Москве занятие наукой потеряло престиж драматически, в провинции с этим все-таки получше. Надо расфокусировать, перестать смотреть только на Москву, Петербург и Новосибирск, и мы в этом направлении уже предпринимаем определенные усилия. Есть какие-то связи с Уфой, с тем же Дальним Востоком, с Красноярском, Новосибирском, с Петербургом, естественно, в частности, с академическим университетом Жореса Алферова и т.д. Кстати, девиз Жореса Ивановича Алферова, который всегда говорит, что «Сколково» - это не территория, а идеология», - в нем большая правда есть. Государство много дало Сколтеху, и мы должны это использовать не только для того, чтобы готовить какое-то малое количество элитных выпускников, а для того, чтобы распространять новую идеологию построения образовательного процесса.

Это очень важно. И для этого нам нельзя сидеть здесь в четырех стенах. Нам надо привлекать людей сюда, нам надо самим ездить - это очень важная часть нашей работы.

-В упомянутом исследовании ученый определяется как «предприниматель в экономике знаний»? Вы согласны с таким определением? Это то, что готовит Сколтех?

Процентов на девяносто. На самом деле в Сколтехе упущена некоторая вещь, я считаю, но у нас есть еще возможность это поправить.

Знаете, сколько математиков в год оканчивает MIT? Сто. Много это или мало? В Caltech примерно столько же. Если взять два десятка лучших американских университетов, будет та же самая картина. Во Франции Нормаль Сюп оканчивают 50 математиков. А у нас на мехмате - 450 математиков. Это было нормально, когда была огромная страна. Сейчас это, по-видимому, избыточно. Но очень важно, что инженерная школа обязательно должна жить рядом с научной.

« В какой пропорции надо давать знания и в какой - навыки? У меня на этот счет ответ всегда был однозначным: нужно максимально учить знаниям и в минимальной степени - навыкам»

Я всегда говорю, что MIT начался с того, как в него пришел Норберт Винер, великий ученый, а до этого MIT сто лет был мелкой инженерной школой на Востоке США. Инженеры обязательно должны жить рядом с учеными. Только в этом союзе появляется нечто новое.

Союз ученых и инженеров

Все наши крупные проекты, которыми мы до сих пор гордимся - атомный, космический и т.д. - они были удачными, потому что вместе работали инженеры и ученые. А вот третий проект, о котором мало говорят, потому что он закончился нулем, - электроника, электронно-вычислительная техника. Советский Союз обломался на том, что не смог создать 386-й процессор. Почему? В атомном проекте и в ракетном проекте в основе были ученые, люди, понимавшие, как это надо делать правильно. Они, например, понимали, что невозможно делать что-то, не создавая с такой же скоростью параллельно инструменты измерения. Если ты не умеешь мерить то, что ты делаешь, - считай, ты ничего не делаешь.

А вот электроникой у нас занимались инженеры - без ученых. И получилось то, что получилось. В Intel и IBM не так. Сейчас дико об этом говорить, но в IBM в Нью-Йорке до недавнего времени существовал большой научно-исследовательский центр, работавший точно по правилам советской Академии наук. Нанимали математиков очень хорошего класса; один присутственный день. Все, что от них требовалось, - определенное количество статей. Это был классический академический институт Советского Союза. Сейчас это не так, сейчас все сильно изменилось. Бизнес перестал вкладываться в фундаментальную науку. Прошли времена существования ideas factory, когда изобретали транзисторы и множество других полезных для человечества вещей.

Но и сегодня союз ученых и инженеров - единственно правильное основание для любого здания. Сейчас это происходит в биологии (там, правда, не инженеры, но люди, занимающиеся более практической деятельностью, работают вместе с учеными). Только такой союз может оказаться успешным.

Чего нам не хватает в Сколтехе? Того, что обычно называют Центром advanced studies. Небольшое количество людей, которые действительно являются первоклассными, настоящими звездами, - и которые около себя воспитывают небольшое количество «звездочек». Это придает определенный аромат, определенный benchmarking для всего университета в целом. Это очень важная компонента, ее нужно дотянуть.

Питч в ледяной проруби

-В Wall Street Journal на днях опубликована статья о кризисе в Кремниевой долине, где венчурные фонды отказываются инвестировать в технологические стартапы. В кризисе, утверждает газета, оказалась сама модель Кремниевой долины, которая строилась на формуле: «работай много, получи венчурный капитал, стань богатым». Сколтех, который готовит исследователей-предпринимателей, как-то отслеживает конъюнктуру рынка?

В биржевой терминологии есть понятие - коррекция рынка. Я этих коррекций рынка в той же самой Силиконовой долине видел, как минимум, четыре-пять. Это довольно естественный процесс. Сначала период завышенных ожиданий, когда вкладывается зачастую больше ресурсов, чем нужно, потом провал, потому что ожидания не оправдываются, и потом потихоньку выход на то естественное плато, которое характерно для данной технологии. Сейчас происходит то же самое. Здесь нет никакой трагедии.

Помню, я попал в Силиконовую долину в 2002 году в момент, когда рестораны стояли пустые, и молодежь говорила: все кончено, все ужасно, все закрывается.

Конъюнктура рынка - это временные колебания. Надо смотреть на конъюнктуру рынка в долгосрочной перспективе. Мы все-таки готовим специалистов, которые, предполагается, будут специалистами 10, 20 лет. А если взять период последний трех десятилетий, то нужда в айтишниках, а мы о них говорим, монотонно растет - интегрально монотонно. В подготовке кадров мы не можем учитывать годичные-двухгодичные колебания, это нигде в мире не учитывается.

Но мы понимаем тренды. Например, тренд в инженерной деятельности - она становится все более и более айтишной, если хотите, она все более и более математезируется.

В мире работает 70 миллионов инженеров-конструкторов, которые должны так или иначе уметь работать с некими софтами. Но оказывается, что полным набором того, что сейчас мир может предоставить, способен пользоваться всего 1% инженеров. Остальные 99% этим пользоваться не могут. И вот пятнадцать лет надеялись, что с этим что-то можно поделать, доучивать инженеров на каких-то курсах. Прошли годы, и видно: нет, так мы инженеров не натренируем. Оказывается, что средний инженер просто не в состоянии, часто интеллектуально, по своему образованию справиться с этой задачей.

И сейчас ищутся другие пути. Это в инженерном софте называется democratization: как из сложных инструментов сделать более простые для использования. Вот это долгосрочные тренды. Почему они долгосрочные? Потому что технологическая революция происходит каждые пять-шесть лет, а размер поколения - 25 лет. Биология работает, но на более длинных интервалах, и это надо учитывать.

-В Финляндии, в Оулу прошел финал международного конкурса стартапов. По условиям, участники должны были произнести 2-минутный питч в проруби при температуре 0 градусов. Главный приз - 10 тысяч евро. Как, по-Вашему, многие из студентов Сколтеха готовы были бы залезть в прорубь ради 10 тысяч евро?

Даже затрудняюсь сказать, но мысль интересная. Можно попробовать.

-А Вы бы хотели, чтобы их было много или мало?

- Насчет проруби, не знаю. А вот питч - один из важных элементов подготовки студентов Сколтеха. Если ты не в состоянии за две минуты рассказать, что ты хочешь, и заинтересовать человека, который теоретически может этим заинтересоваться, то тебе лучше этим вопросом не заниматься. Но эти необходимые навыки приобретаются очень сложно. Этому надо учить.

Mungalov Dmitry and 2 others like this" data-format="people who like this" data-configuration="Format=%3Ca%20class%3D%27who-likes%27%3Epeople%20who%20like%20this%3C%2Fa%3E" >

В России не осталось хороших инженеров, а инженерное образование требует радикальной реформы, считает ректор Сколковского института науки и технологий академик РАН Александр Кулешов. Этим интервью «Стимул» продолжает дискуссию о том, как правильно готовить современных инженеров

С колковский институт науки и технологий (Сколтех) учрежден 25 октября 2011 года. Уже на следующий день после своего основания, 26 октября, Сколтех подписал трехстороннее соглашение с Массачусетским технологическим институтом (Massachusetts Institute of Technology, MIT) и фондом «Сколково» о трехлетнем сотрудничестве с целью разработки и реализации программ в области образования, исследований и предпринимательства.

Александр Кулешов - специалист в области информационных технологий и математического моделирования.

Окончил механико-математический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова.

С 1970 по 1989 год работал в НПО «Кибернетика» (Москва).

В 1987 году защитил диссертацию на соискание степени доктора технических наук.

С 1989 по 1992 год работал в Международном центре по информатике и электронике (Москва) в должности первого заместителя генерального директора.

С 1992 по 2001 год - член совета директоров компаний «Бизнес-связь» (Москва) и «Укрсат» (Киев).

С 2001 по 2006 год - директор Центра программных технологий РАН. C 2003 года - генеральный директор, позднее советник в Международном научно-исследовательском институте проблем управления.

C 2006 по 2016 год - директор Института проблем передачи информации им. А. А. Харкевича РАН. Заведует базовыми кафедрами в МФТИ, преподает в Высшей школе экономики.

До 2016 года институтом руководила команда представителей MIT, а первым ректором был профессор MIT, известный специалист в области аэронавтики, астронавтики и инженерных систем Эдвард Кроули .

В 2016 году произошла смена руководящей команды. Ректором Сколтеха стал академик РАН Александр Кулешов , тесно связанный с российской академической и прикладной наукой, успевший поработать и в ведущем советском оборонном институте, и в академических институтах, и в бизнесе.

В феврале исполняется два года со дня прихода Александра Петровича в Сколтех. Мы решили узнать, как развивается институт и каковы взгляды академика на его перспективы. Но начали с вопроса, почему директор Института проблем передачи информации (ИППИ), одного из лучших и преуспевающих институтов РАН, решил столь резко поменять характер своей деятельности.

Сколтех в мою жизнь пришел настолько случайно, насколько это вообще может быть. Я долго был в его попечительском совете, и его руководители меня спросили: «У Эдварда Кроули заканчивается срок ректорства, можешь ли кого-нибудь порекомендовать?» Я ответил: «О, легко. Есть отличный парень». Я не хочу называть его фамилию. «А ты можешь с ним встретиться?» Я говорю: «Он в Женеве. Я в Париж завтра лечу, пролечу через Женеву». Мы пошли с этим человеком пообедать. Я смотрю, он грустный. Оказалось, что он болен. Он предложил отложить разговор на полгода. Слава богу, потом выяснилось, что у него все в порядке.

Я вернулся, пришел к начальникам и говорю: «Отложим на полгода». А они: «Тогда ты». И я говорю: «А почему нет?» Так что у меня странным образом вся жизнь - цепочка случайностей. Совершенно в голове не было, что я могу попасть в Сколтех, но, когда мне предложили, я не думал ни секунды.

Эта работа мне, в принципе, знакома процентов на девяносто девять, потому что ИППИ РАН - это еще и крупный образовательный центр, у нас там было шесть кафедр, я всю жизнь преподаю и эти проблемы понимаю. Поэтому я совершенно спокойно согласился и ни о чем не жалею.

У меня был свой план - реализовался другой. И, как я говорю, я начал четвертую жизнь. Может, еще и пятая покажется.

- Все впереди.

Какой мой возраст? Семьдесят два года - разве это возраст?

- А не жалко, что ушли из института? Институт действительно выдающийся.

Институт был, конечно, всегда выдающийся. Но без ложной скромности могу сказать, что я сделал для него очень много: вообще-то говоря, я поднял его из руин. Может, это не стоит заносить в протокол, что называется. Но совершенно не жалко, потому что через восемь лет я заскучал и стал искать преемника, но безуспешно.

Я точно помню, что ровно через восемь лет я сказал: «Я все здесь сделал. Я уже больше ничего не улучшу и не ухудшу ничего». И это совпадало с тем, что я как раз попал в этот момент под десятилетнее ограничение пребывания на должности директора. Хотя эта норма в академии то вводилась, то отменялась. У меня директорство подходило к десяти годам. И я совершенно не собирался, как большинство бывших директоров, становиться научным руководителем. Уходя - уходи. Тем более что у меня был свой жизненный план. Сейчас уже бессмысленно его обсуждать, потому что он не сложился.

Но вы успели и за границей поработать, занимались там бизнесом. Люди, которые занимались бизнесом, да еще и за границей, редко возвращаются к прежней работе, тем более в науку.

Опять же некоторая случайность. В какой-то момент, после десяти лет занятий бизнесом, мне стало немножко скучно. У меня есть хорошие знакомые, вы все знаете их фамилии, которые впадают в эйфорию от количества нулей в оценке их состояния. Это уже определенный вид спорта. Но свои личные проблемы я решил, а как спорт мне это было не очень интересно. И я был внутренне готов к переходу в какое-то новое состояние. И в этот момент Фортов, а потом Велихов, я их обоих знал многие годы, предложили мне возглавить академический институт. И я сказал: «Почему бы и нет?»

Я начал получать зарплату года через четыре, когда мне сказали: «Что ты делаешь? Ты нас всех позоришь. Неправильное ощущение об академии складывается». Ну, я начал получать какую-то маленькую зарплату как директор института

В то время для меня это было почти как хобби. Я начал получать зарплату года через четыре, когда мне сказали: «Что ты делаешь? Ты нас всех позоришь. Неправильное ощущение об академии складывается». Ну, я начал получать какую-то маленькую зарплату как директор института.

- Что дал вам каждый этап такого уже довольно серьезного жизненного пути? И почему он так сложился?

Я поступал в аспирантуру мехмата. Все должно было произойти в июне, а в мае защищался мой руководитель, очень молодой парень Борис Вайнберг, и, к сожалению, его завалили. В этой ситуации менять руководителя посчитал для себя неприемлемым. И я ушел в промышленность. То есть более или менее случайно. Я просто знал ребят, которые там работали. И все оказалось на самом деле очень хорошо, потому что математик высокого класса из меня бы все равно не вышел, я это прекрасно понимал. Был бы рядовым профессором, не более того. Поэтому я даже где-то был рад такому повороту.

В те годы на мехмате была очень специальная обстановка, она вряд ли когда-нибудь повторится. Все приходили будущими звездами, все считали себя гениями. Кто сказал, что мы не станем Колмогоровыми? Но, попадая на мехмат, ты в первые же два года понимал, что интеллектуальная пирамида математики устроена гиперболическим образом, то есть она очень быстро устремляется вверх. Я всегда знал, что я очень способный человек, и сейчас не стесняюсь это говорить. Но эта гипербола уходит в бесконечность. То есть людей, способных двигаться вверх по ней, с каждым шагом становится все меньше. Был известный анекдот об академике Гельфанде, что он себя в семнадцатимерном пространстве чувствует, как ты в трехмерном. Ты можешь проучиться тысячу лет, но ты никогда этого не почувствуешь.

- Сколтех задумывался, по крайней мере было такое ощущение, как некий филиал MIT.

Филиал не филиал, но по его лекалам, что называется, скроенный. И MIT действительно много дал на первом этапе, это вне всякого сомнения. Сейчас у нас, конечно, связи стали послабее, хотя они, безусловно, существуют. У нас совместные исследовательские проекты в большом количестве идут, довольно много совместных статей. И потом, туда всегда можно обратиться за консультацией, это тоже важно.

Был известный анекдот об академике Гельфанде, что он себя в семнадцатимерном пространстве чувствует, как ты в трехмерном. Ты можешь проучиться тысячу лет, но ты никогда этого не почувствуешь

MIT действительно очень многое сделал, особенно на начальном этапе. Понимаете, из ничего начинать такое мероприятие, особенно у нас при зашкаливающем уровне бюрократии, сложно. Везде сложно, но у нас особенно. И я пришел в тот момент, когда самый тяжелый этап был уже позади.

Когда начинали, ничего не было - ни здания, ни людей, ничего. Только начальник и определенный бюджет. Я пришел, когда все-таки уже что-то было. Уже было здание, уже был определенный контингент людей, поэтому мне, конечно, было легче.

- Эта линия, двигаться по лекалам MIT, продолжается? Или вы видите для себя уже какой-то другой путь?

Нельзя сравнивать гигантский MIT, существующий сто пятьдесят лет, с нашим институтом, которому, по сути дела, два года. Формально шесть, а на самом деле первое собственное помещение мы получили два года назад. MIT - это одиннадцатая экономика мира.

Основная задача Сколтеха состояла и состоит в том, чтобы закрыть gap между фундаментальной наукой и прикладной. Этот gap был у нас всегда. И в советское время он всегда был труднопреодолимым, а в российское время эти льдины просто разъехались полностью.

Должен сказать, тем, что у нас получилось, я действительно доволен. У нас есть не очень большая, но зато очень высококлассная часть фундаментальной науки, действительно высококлассной… У нас Центром перспективных исследований руководит выдающийся математик Игорь Кричевер, который сюда пришел с позиции декана департамента математики Колумбийского университета. Интересны причины, по которым он согласился перейти к нам. Он говорит: «Университеты внуки выберут сами. А в школе хочу, чтобы внуки учились здесь. Таких школ, как в Москве, в Штатах нет».

Но, кроме этой небольшой фундаментальной науки, девяносто процентов научных исследований, ведущихся в Сколтехе, абсолютно практически ориентированные. Но именно исследования. Поэтому я люблю всякие наши штуки показывать. У нас много чего есть посмотреть: фотонная лаборатория, 3D-принтинг, лаборатория композитных материалов. Из таких материалов ракеты делают. Только мы их делаем гораздо лучше.

Лаборатория исследований в области фотоники и квантовых материалов

Фотография: Дмитрий Лыков

Биология у нас очень хорошая, и агропрограмма очень сильная. Мы работаем с самыми известными в России агрохолдингами. Потому что, как ни странно это звучит в России, аграрная наука за последние годы превратилась в очень плотную концентрацию всех наук, начиная с математики и заканчивая, конечно, генетикой. Эти науки мы как раз туда привносим.

Сейчас, например, мы учим специальную группу по предложению Министерства сельского хозяйства. Мы в Тимирязевке отобрали небольшую группу студентов, которых готовим специально для Минсельхоза. Потому что Минсельхозу сегодня драматически требуется полное кадровое обновление.

Я был и остаюсь членом комиссии по оценке результативности академических институтов. Сначала мы занимались физикой и математикой, а потом пришли к аграриям. Это было тяжелое впечатление. Есть такая вещь, как наукометрия. В нашей агронауке ее просто не существует. Но это не означает, что ее нет в остальном мире. Наоборот, там публикационная активность ученых-аграриев очень высокая. А у нас ее нет не потому, что, как они говорят, мы английский не знаем.

- Наверное, потому, что наша аграрная наука сохранила традиционный облик.

В общем, она осталась на уровне Мичурина, скажем так. Я как-то был на экскурсии в компании «Группа Гримо». Это французская компания из тройки ведущих мировых компаний, которые производят генетические материалы для сельского хозяйства. Что вам сказать? Там свиньи в чистых комнатах, как в электронике. Ты должен два раза помыться, прежде чем дойдешь до свиней. Эту свинью томографируют раз в неделю: мадам, не двигайтесь. У них пять научно-исследовательских центров по всему миру, от Токио до Нью-Йорка. То есть там колоссальная концентрация различных специалистов очень высокого класса. Это то, чего у нас сейчас практически не существует. И это то, что мы сейчас очень активно начали делать.

Очень хорошо, что Минсельхоз это понимает. Специальная группа, созданная под Минсельхоз, - наша козырная карта, потому что мы учим людей под конкретные предприятия. И для нас это очень важно, потому что мы обучаем тех людей, с которыми потом будем разговаривать на одном языке.

- А как у вас организован учебный процесс?

По сути дела, мы сейчас его полностью перестраиваем под тех, кого называют новое поколение Z. И это уже не имеет никакого отношения к MIT, это уже совершенно наше. Для этого поколения сорокапятиминутная лекция - это ни о чем, он тут же в гаджете. Причем они вовсе не глупее, они просто другие. Они настроены на точное получение запрашиваемой информации. Они привыкли ее получать, умеют ее получать.

Для этого поколения сорокапятиминутная лекция - это ни о чем, он тут же в гаджете. Причем они вовсе не глупее, они просто другие. Они настроены на точное получение запрашиваемой информации. Они привыкли ее получать, умеют ее получать

Они не имеют никакого интереса к стандартному обучению, когда вначале обучают теории, а потом ты на базе этого решаешь некие задачи. Поэтому мы строим учебный процесс наоборот: даем задачу и, если решить ее у студента не получается, он ищет, какая теория нужна для того, чтобы ее решить. И мы к этому приспособились. У нас уже с полдюжины курсов, которые вообще никакого отношения к стандартному образованию не имеют. У нас есть класс цифрового проектирования и моделирования на шестнадцать рабочих мест. Там все действительно на очень хорошем уровне. И есть лектор, очень квалифицированный, из Штатов мы его взяли, который им немножко рассказывает, а после этого они делают совместный проект: дрон, который вылетает из трубы, возвращается, расправляет крылья, возвращается, и так далее, и так далее. И ведь действительно делают, действительно проектируют. Полное цифровое проектирование, цифровое моделирование, прототипирование, сертификация, испытание, то есть полный комплекс, необходимый для разработки. Я с ними тоже работаю и со смехом говорю, что мы ввели для них дедовщину: с ними работают старшие студенты, которые это уже прошли, и для них такая опека тоже очень полезна. А наверху постдоки. И оказывается, что это очень эффективно. То есть мы, по сути дела, вернулись к истокам образования, когда Платон и Пифагор учили своих учеников в ходе совместного обсуждения проблем.

- А это не сужает кругозор специалиста, поскольку они идут от практической задачи, не зная теории?

Нет. Речь идет не об отказе от теории, а о том, что люди сначала должны понять, что им это знание необходимо для чего-то, и тогда они будут активно учиться.

Они намного более прагматичны: зачем мне нужны эти знания, если я не понимаю, когда и куда я их применю? Не буду я тратить на это время, силы и так далее. Когда они понимают, что им нужна такая информация для того, чтобы получить результат, они ее возьмут. Такой командно-персонализированный метод не имеет ничего общего со стандартным обучением. И мы сейчас все больше и больше переходим на такие курсы, то есть минимизируем лекционную часть, а сама лекция - это, скорее, беседа с профессором, который тебе объясняет то, что неясно. Слава богу, у нас соотношение студентов и преподавателей шесть к одному, это очень хорошее соотношение, плюс полно постдоков. То есть реально оно буквально три к одному.

Инициаторы создания Сколтеха обещали, что это будет университет мирового уровня. Вы в одном из своих выступлений повторили это обязательство. Что вы под этим понимаете? И как его реализуете?

Есть разные ренкинги. Понятно, что сравнивать нас с Гарвардом бессмысленно. Но есть ренкинг молодых университетов. И в нем ведущими по количеству публикаций на одного человека являются Гонконгский, Наньянский университеты и KAIST (Korea Advanced Institute of Science and Technology, Корейский институт передовых технологий. - «Стимул» ). И наш. У нас абсолютно то же самое. У нас четыре с половиной публикации на человека, а там 4,3, 4,6.

Хотя, конечно, мы пока существенно недотягиваем до Калтеха (Калифорнийский технологический институт. - «Стимул» ). Но уже сегодня по многим показателям находимся на уровне лидеров.

Вы знаете, какой конкурс у нас в этом году был?

- Нет.

Сто человек на место среди иностранцев и тридцать пять среди российских абитуриентов.

- А почему иностранцев больше?

Попробую дать свое объяснение. Во-первых, чтобы правильно понимать, это, конечно, в основном китайцы и индусы. Хотя есть европейцы и североамериканцы. Но, впрочем, то же самое, что и в Штатах.

В лаборатории информационных технологий студентов учат, как в едином цикле и без единой бумажки провести процесс проектирования изделия и моделирования его испытаний от концепции до продукта

Фотография: Дмитрий Лыков

Притом это не просто конкурс документов. Абитуриент должен был приехать или по скайпу сдать экзамен по математике, достаточно непростой, сдать английский, пройти собеседование. Например, у нас лучший результат показал мальчишка из горной деревни Непала. По скайпу разговаривали - слышно, как куры орут. Наконец, надо было представить две рекомендации от людей, которых мы можем отождествить, что, кстати сказать, совершенно нетривиально. Я вспоминаю себя в двадцать лет, мой научный руководитель, конечно, дал бы рекомендацию, но дальше - только если бы он за меня кого-то попросил. В общем, для молодого мальчишки это непростая задача.

Мы, к сожалению, не ожидали такого потока и оказались к нему не готовы. Потому что у нас за год конкурс подскочил в десять раз. Мы совершенно не предполагали, что столкнемся с таким количеством людей. Надеюсь, в этом году будет лучше. Так что я считаю, что у нас все идет к становлению Сколтеха как университета мирового уровня, я бы сказал, достаточно быстро.

- А пока сколько у вас студентов?

Сегодня семьсот двадцать.

- Это уже не так мало, но тем не менее университет относительно небольшой. Вы предполагаете его расширять?

У нас в планах тысяча двести и не больше. Все-таки это элитное образование, оно не может быть очень широким.

- А предполагается бакалавриат открывать?

Да. Мы вместе с Физтехом хотим по физике сделать пилотный бакалавриат, по-видимому, со следующего года. Конечно, очень не хочется с этим возиться, потому что физкультура…

- Общеобразовательные предметы.

- …Философия - крайне не хочется с этим возиться.

Я думаю, что мы начнем с двойных программ, с Вышкой, Физтехом. Но в итоге бакалавриат, конечно, будет, потому что из-за отсутствия бакалавриата мы даже не можем участвовать в ренкинге. Но это не вопрос завтрашнего дня. Сейчас попробуем небольшой порцией, а там будет видно.

- А диссертационные советы? Я так понял, что у вас пока нет диссертационных советов.

На самом деле в этом году у нас рекордный результат для российских вузов - у нас защитилось девяносто процентов аспирантского выпуска. Почему у нас нет своих диссертационных советов в смысле ВАКа? Потому что у нас люди, приехавшие из-за рубежа, а там PhD, и в ваковские нормы это не влезает. Есть, конечно, отдельные доктора наук, из тех, кто давно защитился. Но дело даже не в этом. На самом деле ваковские требования к кандидатским диссертациям по сегодняшним международным требованиям к PhD очень слабые.

В этом году у нас рекордный результат для российских вузов - у нас защитилось девяносто процентов аспирантского выпуска

Фотография: Дмитрий Лыков

Если в физматнауках уровень все-таки сохраняется, то про инженерные дисциплины я просто даже говорить не хочу.

Что мы сделали? Мы выбираем хороший совет. Например, в Вышке или в ИППИ -– это мой бывший институт, где есть несколько хороших советов.

И предваряем официальной защите наше жюри, то есть совмещаем нашу собственную процедуру и ваковскую.

Мы разработали очень жесткие требования к диссертациям, которые жестче и западных, и наших. Например, в разных дисциплинах по-разному, но к защите у диссертанта должно быть три публикации в Web of Science. Дальше диссертацию рассматривает жюри, восемь человек, которые набираются под защиту. Естественно, мы вынуждены оплачивать их приезд, потому что из них обязательно должно быть не менее трех-четырех иностранцев, каждый из которых пишет свой собственный отзыв. И каждый из них является признанным специалистом в данной узкой специализации, что очень важно, потому что у нас очень часто в советах набирают пять специальностей, достаточно разных, и члены совета просто мало что понимают в представленной диссертации. Защита механически происходит.

Мы разработали очень жесткие требования к диссертациям, которые жестче и западных, и наших. Например, в разных дисциплинах по-разному, но к защите у диссертанта должно быть три публикации в Web of Science

И еще. Мы впервые в России заключили договор с организацией, которая называется HCERES. Это организация, которая аккредитует PhD-программы в рамках требований Европейского союза. И мы в этом году выдвинули первую программу по биотехнологии, а в следующем году сделаем все остальные. То есть наша сколтеховская корочка будет эквивалентна любому диплому Евросоюза. Это первый раз в России такая история, и я думаю, что это действительно очень полезно.

Вроде в каких-то вузах уже параллельно выдают дипломы нашего образца и какого-нибудь европейского университета.

Конечно, но это не для аспирантов, это не PhD, это мастерские дипломы. Да, это существует во многих вузах, и у нас тоже.

Предполагается ли расширение круга дисциплин и превращение Сколтеха в традиционный, классический университет, где от всего до всего?

Совершенно, категорически нет. У нас есть шесть направлений, и мы расширяться не собираемся. И скажу почему. У нас для этого нет ни ресурсов, ни людей и, самое главное, нет даже желания это делать, потому что эти шесть направлений - это действительно самый топ сегодняшней мировой научно-технологической революции.

Если сравнивать ваш вуз и традиционные российские вузы, в чем принципиальное их отличие? Вроде там тоже выпускают хороших специалистов.

Кто вам сказал? Если мы говорим об инженерных дисциплинах, то я много раз говорил об этом, и это моя точка зрения, всем хорошо известная, что мы находимся сейчас в 1929 году, когда наука еще какая-то осталась почему-то в стране, а инженеров не было уже совсем, когда для строительства ДнепроГЭСа, Магнитки и так далее вызывали американцев. Слава богу, у них была Великая депрессия, безработица, и это было довольно несложно.

В России инженеров просто не было. Сейчас история прямо та же самая. Всех современных передовых инженерных дисциплин в стране нет, потому что их некому преподавать. Почему мы приглашаем людей из-за границы? Преподавать некому. И это самая главная проблема. Я многие годы сидел в цехах на производстве и прекрасно понимаю разницу между нашим сегодняшним инженером и французским или немецким. Это небо и земля.

Я буквально на днях брал интервью у Валентина Гапонцева, нашего выдающегося лазерщика из «ИРЭ-Полюс», у него другой взгляд, что в Америке хорошего инженера невозможно найти, и поэтому всю разработку он держит здесь.

Вы путаете две вещи. До сих пор наша страна порождает много умных людей, много умных мальчишек, это правда. Непонятно почему. По моим расчетам, это уже давно должно было бы прекратиться. Но пока это так. И в этом смысле он совершенно прав. Например, кто бы ни уезжал и ни образовывал западную компанию, все корни оставляют здесь. Это совершенно другая история. Но это люди учатся сами.

Сопромат - это возможность, условно говоря, на логарифмической линейке прикинуть какие-то прочностные характеристики изделия. А зачем? Софты для этого есть, которые без всякой прикидки делают все точно

Я всегда привожу тривиальный пример. В наших инженерных вузах любят повторять старую пословицу: сдал сопромат - можешь жениться. Так было всегда. Но если ты западному студенту или преподавателю скажешь слово «сопромат», он не поймет, о чем ты говоришь. Это как учить логарифмической линейке при наличии компьютеров. Ничего дурного в логарифмической линейке нет, но просто никто ею уже не пользуется. Что такое сопромат? Сопромат - это возможность, условно говоря, на логарифмической линейке прикинуть какие-то прочностные характеристики изделия. А зачем? Софты для этого есть, которые без всякой прикидки делают все точно.

- Но, чтобы написать софт, надо же, чтобы был специалист, который понимает в сопромате.

Не нужно путать. Софт пишет специалист, специалист по теории прочности, а использует инженер, которому этот софт нужен для того, чтобы спроектировать какой-нибудь редуктор. Ему эти знания из классической механики совершенно не нужны, они лишние для него. Он работает в определенной области. И для того, чтобы ему взять знания из параллельной или из сопряженной области, он эти знания берет не через логарифмическую линейку, а через готовый программный продукт, который он устанавливает у себя и пользуется им. Другое дело, что при этом несколько иные навыки возникают. Я должен понимать границы применимости этого продукта, я должен понимать, где ему можно верить, где ему нельзя верить.

Но для этого надо все-таки иметь инженерное представление, а оно порождается в значительной мере сопроматом.

Совершенно нет. Ты должен понимать, что если ты берешь, скажем, программу оптимизации чего-то, неважно чего, то, предположим, до двадцати параметров она тебе, может, и выдаст что-то разумное, а на ста параметрах, даже если она сработает, это никакого отношения к тому, что ты хочешь, не будет иметь. Это уже не классическая инженерия.

В России была потрясающая - еще в российское время, потом в советское - инженерная школа, действительно высококлассная. Но почему инженеры исчезли в двадцатые годы? Потому что они уехали. И Зворыкин, и Сикорский, и все остальные просто уехали. Ученые были не так сильно востребованы в то время за рубежом, а инженеры очень востребованы, и они просто уехали.

У нас вообще образование застряло в пятидесятых годах. Даже в самых лучших вузах, на мехмате, в Физтехе, по полгода учат людей брать неопределенные интегралы. Это на самом деле смешно. Конечно, ты должен знать базовые вещи, но бессмысленно натаскивать на то, что может сделать компьютер.

- Как бы вы сформулировали, каким должно быть инженерное образование современного типа?

В инженерный мир в последние двадцать лет резко ворвался компьютер, который, по существу, всю ситуацию полностью изменил. Сегодня инженер - это человек, который работает с компьютером. Это его главный напарник. Конечно, мне легко сейчас кого-то критиковать, потому что мы находимся в условиях, которые резко отличаются от условий обычного вуза, мы можем привлекать людей из-за рубежа и платить им адекватные деньги. И вот ровно в этом на самом деле, если хотите, разница.

В этом смысле Сколково -– это очень хорошая история. Мы хотя бы получаем хоть какой-то набор людей, пока небольшой, но хоть какой-то набор людей, которые знают, о чем идет речь, знают, как это устроено, как это должно быть.

Одна из проблем современной российской науки - невостребованность ее результатов. Все жалуются, что мы что-то делаем, а никому это не нужно.

Я с этим совершенно не согласен. Я сейчас объясню вам, в чем дело. У нас в академической среде существует тотальное непонимание разницы между тем, что они делают, и что нужно промышленности. Те люди, которые говорят о невостребованности своих разработок, не понимают, что от решения задачи до продукта, который может быть использован в промышленности, дистанция огромного размера. Как правило, это соотношение десять к девяноста. Десять процентов - это принципиальное решение задачи, а девяносто процентов времени и денег у тебя уйдет на то, чтобы довести это до индустриального продукта. И девяносто девять процентов моих коллег, поверьте, этого не понимают, вообще не понимают.

Те люди, которые говорят о невостребованности своих разработок, не понимают, что от решения задачи до продукта, который может быть использован в промышленности, дистанция огромного размера. Как правило, это соотношение десять к девяноста

Например, человек сделал какой-то замечательный софт на базе хорошей математики. Я в данном случае говорю о конкретных людях, о конкретной компании, но просто их не называю. Где это нужно? В нефтянке. Он приходит в «Роснефть» или в «ЛУКойл» и говорит: «Смотрите, какая у меня замечательная программа. Давайте я покажу, как здорово она работает. Она работает лучше, чем у “Шлюмберже”». Там смотрят и говорят: «Да, действительно лучше». - «Ты у меня ее купишь?» - «Конечно нет. У меня огромный комплекс, и я с этим комплексом работаю мышкой. Я взял одну программу, соединил с другой, переслал данные сюда. Когда ты принесешь такой же комплекс программ, как “Эклипс Шлюмберже”, тогда мы с тобой поговорим. А сейчас куда я ее дену? Ты мне продаешь пуговицы от костюма».

А дело в том, что для того, чтобы сделать тот же самый “Эклипс”, нужны большие батальоны разработчиков. Невозможно сделать это пятью умниками. Да, пять умников могут сделать что-то очень хорошее на каком-то маленьком фрагменте, но сейчас настала эра интегрированных решений. Мне совершенно неинтересна каждая конкретная деталь. Прежде всего мне требуется удобство моей работы. Я хочу работать только мышкой и получить на выходе результат.

Мы создали Центр добычи углеводородов. В нашей стране нет ничего подобного. Такого и в Европе нет. Есть только в Техасе, есть в Канаде. У нас член грантового комитета, очень известный нефтяник, ползал по этой лаборатории, потом вышел и говорит: «Я первый раз увидел лабораторию, в которой была первоначальная идея все закольцевать, то есть сделать полный комплекс исследований».

Там мы изучаем всё, начиная с теплового воздействия и заканчивая полным пиролизом. Это действительно комплексное решение. И мы всё здесь пытаемся сделать именно на базе комплексных решений.

Цифровая революция кардинально изменит мир, а значит, нам придётся учиться жить по-новому, ещё неизвестным человечеству способом. К чему готовиться и чему учить молодое поколение, непохожее на все прежние, в интервью журналу «Кот Шрёдингера» рассказал ректор Сколтеха, академик РАН, математик, профессор Александр Кулешов.

Фото: Виталий Шустиков (с) kot.sh

Меняется ли мир к лучшему? Скорее он вынуждает нас становиться лучше. Пару дней назад приходили ко мне стартаперы с очень простой идеей: на каждом рекламном табло повесить bluetooth-модуль — он вас с 70 метров опознает, и табло покажет рекламу, адресованную лично вам. Ну и власти заодно узнают, когда вы здесь были. Их это интересует прежде всего с точки зрения статистики: все городские решения должны приниматься на основе статистических данных. Но важен сам тренд — мир становится всё более прозрачным. А когда появится, например, поиск людей по видео, то в сочетании с повсеместно установленными камерами это приведёт к концу приватности, которая, впрочем, и сейчас-то скорее воображаемая.

Один очень известный человек недавно сказал мне: «Я не хочу жить в „Доме-2“». Фраза мне очень понравилась, но ведь, по сути, мы уже живём в «Доме-2», за стеклянными стенами. Пока, правда, информацию о нас может получить сравнительно узкий круг лиц, но скоро это оружие массового поражения будет в руках у каждого! Начинается жизнь, в которой придётся намного меньше врать и гораздо больше следить за своей частной жизнью, хотя боюсь, что никакой частной жизни просто не будет. Я в этих условиях жить не сумею, но для нового поколения приватность мало что значит. Это и хорошо, и плохо... Во всяком случае обманывать станет невозможно: всё и все на виду. Совершить преступление и избежать наказания тоже будет почти невозможно. Поэтому я и говорю: мир вынуждает нас становиться лучше.

Сейчас все говорят о внедрении блокчейна. Не считаю себя записным лгуном, но я не смог бы быть директором или администратором в этом случае. Во времена моей молодости была пословица: «Когда подписываешь бумагу, считай, что у тебя за спиной прокурор стоит», но в дивном новом мире блокчейна я бы сразу подал в отставку, потому что к идее, что невозможно изменить даже запятую в приказе двухлетней давности, нужно привыкать с пелёнок. Как и к тому, что все твои движения, всё твое прошлое — всё видно. Мы по-другому воспитаны, у нас совершенно иная ментальность и привычки. А молодёжь — не то чтобы она была честнее нас, просто привыкла, что жизнь прозрачна и если хочешь что-то скрыть, то лучше вовсе этого не делать, всё равно узнают.

Вы обратили внимание, что визитки постепенно выходят из употребления? Например, я и множество моих знакомых перестали носить их с собой, потому что достаточно набрать фамилию человека, чтобы найти его контакты. А если тебя нет в интернете, так, может, с тобой вообще не стоит дело иметь? Логика сейчас такая. А ведь ещё 15 лет назад всё было наоборот: если у тебя нет этого кусочка картона, ты как бы и не существуешь. Тогда на визитке пытались мелким шрифтом написать всё, что только можно: лауреат, дважды герой, академик... Сейчас это стало дурным тоном. Интересно — посмотри в Сети, что я собой представляю. То есть люди начали получать информацию по-другому, и это сильно влияет на образ мыслей.

Спросите меня: «В каком году была битва при Азенкуре?» — я вам тут же скажу. По всемирной истории проэкзаменуйте — все даты помню. А почему? В наше время чрезвычайно ценились эрудированные люди, а эрудиция понималась прежде всего как умение быстро извлечь из памяти нужную информацию. Сейчас это совершенно бесполезное качество. Нет смысла запоминать, что битва при Азенкуре была в 1415 году, потому что, если мне эта информация понадобится, я тут же её получу — из воздуха, условно говоря.

Если социальная среда требует людей определённого типа, они появляются, а если, наоборот, бракует — исчезают. На Западе люди вроде как более законопослушные, чем в России. Но 300-400 лет назад всё было совершенно иначе. Во времена Тридцатилетней войны немцев считали лгунами и бездельниками. Новые практики сначала силой врываются в быт, ломают традиции, но постепенно становятся естественными, и следующие поколения уже не понимают, как можно по-другому. Не думаю, что мы деградируем из-за гаджетов, — наоборот, они заставят нас стать лучше. А те, кто не станет, просто не выживут как зашедшая в тупик эволюционная ветвь.

Поколение Z

На протяжении всей истории человечества старики считали, что молодое поколение уже не то, что прежде. А дети — что они сильно отличаются от родителей в лучшую сторону. Но где-то лет в тридцать понимали, что ни черта не отличаются. Точно такие же... Сейчас, однако, на самом деле появилось поколение, которое существенно отличается от предыдущего, от своих родителей. В этом я совершенно убеждён. Это центениалы, поколение Z — ребята, которых по-английски определяют как digitalnatives — цифророждённые. Это люди, которые уже из чрева матери вышли с гаджетом в руках. Они действительно другие, это понятно уже на тысячу процентов!

У меня есть собственное ощущение от этого поколения, очень хорошее. У них есть крайне важный навык, которого нет у нас и который стал неотъемлемой частью их самих. Это умение быстро и точно получать необходимую информацию. Но возможности мозга ограниченны. Если вкладывать их в умение работать с гаджетами, уменьшается ресурс, который можно было использовать на другие вещи. Сейчас наши способности меняются, но ведь подобные сдвиги происходили на протяжении всей истории.

Наши проблемы и недостатки являются продолжением наших достоинств. То, что называют клиповым мышлением, — это даже не невозможность сосредоточиться, а скорее ощущение, что долго думать об одной проблеме просто нецелесообразно. Конечно, в каком-то смысле это ограничитель. Например, теорема Ферма была доказана психом — с обывательской точки зрения, — который всю жизнь думал только об этом. Но мы всё-таки говорим о массовых явлениях, а такие выдающиеся одиночки, как Эндрю Уайлс, доказавший Великую теорему Ферма, были и будут всегда. За феноменом клипового мышления стоит потребность и возможность получать информацию в любой момент, когда в ней возникает необходимость. Эта ситуация делает людей совершенно другими. Если взять образование, то им очень трудно сосредоточиться на традиционных лекциях и высидеть полуторачасовую пару. Они привыкли получать информацию, точно отвечающую на вопрос, но фрагментарную. И это не означает, что они глупее, — они просто другие.

Перескажу вам разговор. Беседуют два моих знакомых профессора; один давным-давно занимается математикой в США, второй в России. Первый спрашивает: «Слушай, какое у тебя впечатление о нынешних студентах?» — «Ой, деградация, конечно, полнейшая... Но решают лучше». Понимаете, это люди, которые по-другому воспринимают информацию и действуют. Я люблю рассказывать про своего внука Макса, который живёт в Париже. Когда у него заканчивается туалетная бумага, что, как вы думаете, он делает? Ищет её на Амазоне. Увидев это, я сказал: «Слушай, Макс, а ты не пробовал посмотреть в кладовке?» Он на секунду задумался и ответил: «Хорошая идея!» Ему не приходит в голову поступить по-другому. Он привык, что любая потребность — в информации, в вещи — удовлетворяется с помощью гаджета.

Как учить центениалов

Сейчас всем понятно, что вкладывать деньги нужно прежде всего в образование. Это первейшая задача любого государства. Наука дарит нам очень важные вещи и при этом базируется на образовании. Если нет образованных людей, то и науке неоткуда взяться. Образование — вещь абсолютно фундаментальная для прогресса, это ледокол для движения в будущее. Но с центениалами процесс обучения надо выстраивать по-новому. Им трудно слушать лектора, особенно долго, но они очень хорошо реагируют на персональный подход. Мы в Сколтехе ввели то, что сами называем «командно-персонализированной системой обучения». Она уже работает, хотя пока и не в полном объёме. Берём группу и даём ей конкретное задание — скажем, спроектировать дрон, который вылетит из трубки и после выполнения миссии приземлится в автоматическом режиме. Студенты проходят все стадии работы над проектом: моделирование, цифровое проектирование, сертификацию, изготовление прототипа, испытания...

Конечно, это не новый шаг в науке, а учебная работа, но она заканчивается созданием настоящего аппарата, над которым работал весь коллектив. Ребят разбивают на тройки: двое младших и один старший, который проходил этот курс в прошлом году. Я шучу, что у нас дедовщина, как в советской армии: есть салаги, есть деды, ну и постдок в роли прапорщика... Мы убедились, что такая форма обучения в миллион раз эффективнее. Во-первых, learning by doing, обучение методом создания чего-то своими руками, — это всегда лучше и результативнее. А во-вторых, это та форма работы, которая для молодёжи наиболее органична: глаза в глаза.

Когда мы были студентами, то начинали с теории, а уже потом решали практические задачи. А они хотят начинать с задачи! И только если задача не решается, тогда можно посмотреть, как это делается. Они гораздо более рациональны в выборе объёма знаний. Абстрактное знание из их обихода практически исчезает. Не поймите неправильно: это совершенно не исключает фундаментальной науки, потому что фундаментальная наука тоже состоит из задач. Но если я могу решить задачу без изучения той или иной теории, значит, эти знания мне не нужны.

Системе образования придётся подстраиваться к особенностям нового поколения — не наоборот. Мы вынуждены будем это сделать. Образовательная система должна радикально измениться, но не так, как думает большинство. Мы персонализируем обучение. Наш «командно-персонализированный метод» не нов — мехматовские кружки в мои годы так и работали: старшие учили младших. И именно этот метод образования следует называть классическим — так строилось обучение, например, в Древней Греции: учитель лично передавал знание ученику. В каком-то смысле мы должны вернуться к истокам — к тому, как это было устроено во времена Платона.

Хайп по поводу удалённого обучения и онлайн-курсов во многом оправдан, я и сам почти каждый уик-энд смотрю что-нибудь для профессионального развития. Это хороший довесок к образованию, но нелепо считать, что таким образом можно подготовить высокопрофессиональных людей. Ничто не заменит живое общение между учителем и учеником, только так можно воспитать специалистов высокой квалификации.

Мир пришёл к массовому образованию, потому что возникла огромная потребность в людях средней квалификации. Но боюсь, время то ушло, и это страшная социальная проблема. Уже сегодня экономике всё меньше нужны середнячки, а в дальнейшем требования к квалификации тех, кого не заменить автоматикой, будут только расти. Есть, правда, и другая точка зрения: сто профессий умрёт, а на их месте родится двести новых. Мы это уже проходили — беспокоились, когда появились паровые машины и ткацкие станки, потом электричество... Монтёры стали электромонтёрами — каждая промышленная революция, уничтожая одни профессии, рождала другие. Но я не понимаю, откуда возьмётся эта масса новых профессий для людей со средней квалификацией. Мне кажется, на этот раз всё будет иначе.

У нас в стране путают образование с социализацией, это опасно. Наше массовое высшее образование — это не институты, где получают квалификацию, а институты социализации. Они выпускают, допустим, инженеров, которые совершенно не понимают современной инженерии и работать как инженеры не могут. Их до сих пор учат сопромату — это всё равно что логарифмической линейке учить. В итоге они могут выполнять лишь примитивные операции, которые давным-давно никому не нужны, точнее, их делают машины. Зачем тогда это всё? Ну надо же что-то делать с мальчиками и девочками 17-22 лет — в вузе они по крайней мере под присмотром, там порядок, занятия какие-никакие, за пять лет чему-нибудь научатся, с хорошими, умными людьми познакомятся. Это похоже на призывную армию, другой важнейший институт социализации. Так сложилось, что я хорошо знаю Францию и не раз слышал от французов, какую большую ошибку они сделали, когда ликвидировали призывную армию. Множество людей с окраин и представителей национальных меньшинств именно там становились собственно французами и приобретали базовые социальные навыки. Думаю, сегодня в России таких вузов 90%. Что с ними делать, я не знаю, просто хочу отметить, что у них другая функция: не образование, а социализация. Не стоит путать эти два процесса.

Чтобы понять российские особенности образования и адаптировать к ним мировые практики, нужен полигон, который покажет, как и чему мы должны учить. Первые полтора месяца на посту ректора я только и делал, что говорил с выпускниками Сколтеха, — почти всё время на эти разговоры тратил, пока у меня не сложилось максимально ясное представление о том, что здесь происходит, что в системе обучения хорошо, а что надо менять.

Сколтех — это и есть полигон, на котором отрабатываются лучшие образовательные практики будущего. Не те, которые лучше всего показали себя в других странах, а те, которые оптимальны для нас. У нас другая система преподавания и, например, до сих пор сохраняется элитное школьное образование, чего почти нигде в мире нет. Зато, допустим, средний американский студент психологически гораздо взрослее нашего. Он знает, что за годы его обучения в MIT заплачено 44 тысячи долларов и второй такой возможности не будет. И отлично понимает, что должен выйти оттуда абсолютно подготовленным к жизни. Наши студенты в большинстве своём почему-то психологически гораздо менее зрелые, у них не сформирована мотивация. Поэтому механический перенос западных практик не сработает — не получится просто взять и скопировать опыт MIT.

Нечеловеческий интеллект

Всё самое интересное сейчас происходит в области искусственного интеллекта — и чем дальше, тем больше. Очень забавную с философской точки зрения вещь сделал Илон Маск, который тоже серьёзно занимается ИИ в рамках программы OpenAI. Представьте себе компьютерную симуляцию поединка борцов сумо. Начинают они с хаотичных движений руками и ногами. Каждым из борцов управляет своя нейронная сетка, которая поощряет за победу — выталкивание соперника из круга, и штрафует за проигрыш. И спустя некоторое время сумоисты начинают двигаться как будто совершенно осмысленно: бросаются друг на друга, один вдруг пропускает — другой вылетает из круга... Они становятся мастерами! Это словно самозарождение жизни из грязи — появление интеллекта из ничего, понимаете? Прямо на наших глазах. Какая интересная история с философской точки зрения!

К нам недавно приезжал президент -KAIST, Корейского института передовых технологий — самого продвинутого вуза Южной Кореи. Он рассказывал, что европейцы не понимают, каким шоком была для корейцев победа программы AlfaGo над их чемпионом по го, потому что каждый кореец знает, что эта игра не на расчёт — на интуицию. Для них го — важный элемент образования, там с первого класса факультатив по го, почти обязательный. Они считают, что эта игра сильно влияет на развитие интеллекта. Победа машины в го настолько их потрясла, что искусственный интеллект практически сразу был объявлен приоритетом номер один в Южной Корее — и сейчас это действительно так.

Недавно Оксфорд и Стэнфорд провели опрос среди участников NIPS — ведущего мирового форума по исследованиям в области искусственного интеллекта. Респондентов спрашивали: когда ИИ сможет...? Дальше шёл перечень примерно из 40 занятий, от стирки белья до доказательства теорем. И ни один из участников опроса не сказал «никогда»! Сроки варьировались от 3 лет до 15-20, но, повторю, никто не сказал «никогда».

Развитие искусственного интеллекта не исчерпывается глубоким обучением — у этого метода есть свои ограничения. Машинное обучение опирается на большие данные: задача может быть решена, только если есть достаточно данных. Но ведь ребёнок учится по-другому. Если показать ему фотографию жирафа, ребёнок раз и навсегда поймёт, кто такой жираф. Это называется few-shot learning — обучение на незначительном количестве примеров. Думаю, что и развитие искусственного интеллекта рано или поздно пойдёт по этому пути. Пока существенных успехов нет, но работа ведётся.

23/12/2015

Александр Кулешов

Общее собрание учредителей Сколковского института науки и технологий одобрило рекомендацию Попечительского совета института о назначении Александра Кулешова новым ректором Сколтеха.

Сегодня общее собрание учредителей Сколтеха одобрило рекомендацию попечительского совета института о назначении новым Президентом Института Академика РАН, Директора Института проблем передачи информации им. А.А. Харкевича Александра Кулешова. Он сменит на этом посту профессора Массачусетского технологического института Эдварда Фрэнсиса Кроули, который является президентом Сколтеха с момента основания Института в 2011 году. Об уходе Кроули с этого поста в 2016 году было объявлено в сентябре этого года. Попечительским советом был сформирован комитет по поиску преемника Кроули, который и предложил Совету Института рекомендовать на утверждение учредителям кандидатуру Кулешова.
Накануне общего собрания учредителей Председатель Правительства РФ Дмитрий Медведев принял Александра Кулешова и обсудил с ним дальнейшие перспективы и планы развития Сколтеха.

Председатель попечительского Совета Сколтеха Аркадий Дворкович высоко оценил работу Кроули на посту ректора. В своем обращении к сообществу Сколково он отметил, что «Под руководством Кроули Сколтех вырос и стал хорошим молодым университетом, достиг показателей, сопоставимых с достижениями ведущих мировых вузов…Эдвард привнес в Сколтех свой многолетний успешный опыт создания и развития образовательных и инновационных проектов». По окончании своей работы в Сколтехе Эдвард Кроули продолжит принимать участие в его развитии на позиции почетного Президента-основателя Института.

Эдвард Кроули

Ректор Кроули приветствовал назначение Кулешова своим преемником. «Александр Кулешов является одним из ведущих мировых ученых, имеет высочайшую профессиональную репутацию и уважение коллег. Вот уже в течение 4 лет Александр является членом Попечительского Совета Института и, как никто другой, понимает и разделяет приоритеты в развитии Сколтеха», – отметил Кроули.

Александр Кулешов - специалист в области информационных технологий и математического моделирования. В 2006 году А. П. Кулешов избран директором Института проблем передачи информации им. А. А. Харкевича (ИППИ) РАН. Председатель ученого совета ИППИ РАН, председатель докторского диссертационного совета при ИППИ РАН, заведует базовой кафедрой передачи и обработки информации Московского физико-технического института в ИППИ РАН. Автор и соавтор 54 научных работ, в том числе 4 монографий. Александр Кулешов – член международного издательского совета журнала «Проблемы теории и практики управления», член координационного совета по инновационной деятельности и вопросам интеллектуальной собственности РАН.