Котёл быстренько опорожнили. Самые проворные уже начали доставать со дна гущу и куски мяса. В этот-то момент и случилось то, что навек испортило поварскую карьеру Щукаря... Любишкин вытащил кусочек мясца, понёс его было ко рту, но вдруг отшатнулся и побледнел.

– Это что же такое? – зловеще спросил он у Щукаря, поднимая кончиками пальцев кусок белого разваренного мяса.

– Должно, крылушко, – спокойно ответил дед Щукарь.

Лицо Любишкина медленно наливалось синеватым румянцем страшного гнева.

– Кры-луш-ко?.. А ну, гляди сюда, каш-ше-варррр! – зарычал он.

– Ох, милушки мои! – ахнула одна из баб. – Да на ней когти!..

– Повылазило тебе, окаянная! – обрушился на бабу Щукарь. - Откуда на крыле когти? Ты под юбкой на себе их поищи!

Он кинул на разостланное ряднище ложку, всмотрелся: в подрагивающей руке Любишкина болталась хрупкая косточка, оперённая на конце перепонками и крохотными коготками...

– Братцы! – воскликнул потрясённый Аким Бесхлебнов. – А ить мы лягушку съели!..

Вот тут-то и началось смятение чувств: одна из брезгливых бабёнок со стоном вскочила и, зажимая ладонями рот, скрылась за полевой будкой.

Кондрат Майданников, глянув на вылупленные в величайшем изумлении глаза деда Щукаря, упал на спину, покатываясь со смеху, насилу выкрикнул: "Ой, бабочки! Оскоромилися вы!" Казаки, отличавшиеся меньшей брезгливостью, поддержали его: "Не видать вам теперича причастия!" – в притворном ужасе закричал Куженков. Но Аким Бесхлебнов, возмущённый смехом, свирепо заорал:"Какой тут могет быть смех?! Бить Щукарячью породу!.."

– Откель могла лягушка в котёл попасть? – допытывался Любишкин.

– Да ить он воду в пруду черпал, значит, не доглядел.

– Сукин сын! Нутрец седой!.. Чем же ты нас накормил?! – взвизгнула Аниська, сноха Донецковых, и с подвывом заголосила:

– Ить я зараз в тягостях! А ежели вот скину через тебя, подлюшного?..

Да с тем как шарахнет в деда Щукаря кашей из своей миски!

Поднялся великий шум. Бабы дружно тянулись руками к Щукаревой бороде, невзирая на то, что растерявшийся и перепуганный Щукарь упорно выкрикивал:

– Охолоньте трошки! Это не лягушка! Истинный Христос, не лягушка!

– А что же это? – наседала Аниська Донецкова, страшная в своей злобе.

– Это одна видимость вам! Это вам видение! – пробовал схитрить Щукарь.

Но обглодать косточку "видимости", предложенную ему Любишкиным, категорически отказался. Быть может, на том дело и кончилось бы, если бы вконец разозлённый бабами Щукарь не крикнул:

– Мокрохвостые! Сатаны в юбках! До морды тянетесь, а того не понимаете, что это не простая лягушка, а вустрица!

– Кто-о-о-о?! – изумились бабы.

– Вустрица, русским языком вам говорю! Лягушка – мразь, а в вустрице благородные кровя! Мой родный кум при старом прижиме у самого генерала Филимонова в денщиках служил и рассказывал, что генерал их даже натощак сотнями заглатывал! Ел прямо на кореню! Вустрица ишо из ракушки не вылупится, а он уж её оттель вилочкой позывает. Проткнёт насквозь и – ваших нету! Она жалобно пишшит, а он, знай, её в горловину пропихивает. А почему вы знаете, может она, эта хреновина, вустричной породы? Генералы одобряли, и я, может, нарошно для навару вам, дуракам, положил её, для скусу...

Тут уж Любишкин не выдержал: ухватив в руку медный половник, он привстал, гаркнул во всю глотку:

– Генералы? Для навару!.. Я красный партизан, а ты меня лягушатиной, как какого-нибудь с... генерала... кормить?!

Щукарю показалось, что в руках у Любишкина нож, и он со всех ног, не оглядываясь, кинулся бежать...

=====================================

Дед Щукарь и философия жизни

Незабвенный дед Щукарь из шолоховской «Поднятой Целины», везя председателя Давыдова на колхозной таратайке, рассуждал, что в жизни этой у каждого человека свой сучёк имеется. Так, к примеру, у Макара Нагульного - аглицкий язык, а у самого Давыдова - Лушка.

Хорошо дед рассуждал, прямо по-христиански: нет безгрешных в мире сем, но кричать об этом не следует, лучше отнестись с пониманием.

Да вот искушение! Времена нынче таковы, что мы сплошь чужие сучки замечаем, а того, что сами давно уподобились лесоповалу, - и мысли не возникает.

Но ведь дед Щукарь, общественной кобылой управляючи, рассуждал не только и не столько о чужих грехах, сколько об особенностях и отличительных чертах человеческих характеров. Мы же в отличиях от себя любимых видим не оригинальность другого человека, которого Бог позволил нам узнать, а покушение на собственную исключительность.

Поэтому-то окружающие нас люди, начиная с домочадцев и заканчивая постоянно встречающимся прохожим, так часто оказываются «не правы». Не вовремя встали, не то надели, не так приготовили, неправильно решили, не о том думают и вообще несут сплошную чушь. После подобной «утренней разминки» следует дневная череда непрерывной подгонки окружающей действительности под себя любимого. Разве что с паузами выполнения необходимой работы, которая, в принципе, могла бы быть и получше, потому что я достоин большего, но вряд ли начальственная серость это понимает.

До самого вечера мир крутится только вокруг меня, он эгоцентричен и это правильно. Так и должно быть! Но только тогда центр вселенной, сконцентрированный во мне, будет ни для кого не в тягость, когда найдется критерий, не унижающий, с одной стороны, мои стремления, а с другой, не причиняющий вреда окружающим меня. Этот принцип четко выражен в формуле: «Люби Бога, а живи, как хочешь».

Любящий Господа изначально не способен навредить живущему рядом или унизить его. В то же время боголюбивый человек никогда не станет измерять всех одной линейкой. Самый страшный грех политиков и религиоведов от политики - внедрение «одинаковости» мышления и форм личного исповедания Бога.

Нам даны Заповеди, которые надо стремится исполнять, но о том, как мы это должны делать, Слово Божие лишь рассуждает. Приказывать в данной сфере невозможно. Именно поэтому Новый Завет составляют четыре Евангелия, три из которых чрезвычайно похожи друг на друга, но все-таки разнятся между собой. Апостолы Матфей, Марк и Лука рассказывают об одном и том же, но каждый из них увидел во Христе и событиях тех времен то, что ближе и понятней лично ему.

К исповеди и Святому Причастию стремятся многие, но как же больно слышать перечень грехов, выложенных в форме трафарета из очередного «руководства» по покаянию.

Ведь у каждого своя жизнь, непохожая на других. Можно желать уподобления великому подвижнику, можно иметь идеал и стремиться к нему. Но это же не значит, что нужно собственноручно отказываться от присущей только себе индивидуальности! Ведь такой отказ - отречение от образа, дарованного тебе Творцом.

Таланты человека индивидуальны, и мера их присутствия различна. Тем-то и удивительна и прекрасна земная жизнь, что в ней у каждого есть свое жизненное пространство, свои, не присущие никому другому, особенности. Умалять божественный замысел о человеке, по замечанию схиархимандрита Софрония (Сахарова), есть один из великих грехов современности:

«Из-за того, что люди не видят ни в себе самих, ни в братьях своих подлинного и вечного достоинства, они так зверски злы в своих взаимоотношениях и так легко друг друга убивают».

Беда начинается тогда, когда мы пытаемся подогнать под себя не окружающую действительность, а тех, кто рядом с нами. Одно дело учить наукам, давать знание, но совершенно другое - управлять чужими поступками. Ведь мы сами далеко не святы, мы живем в грехе, и страсти очень часто властвуют над нами.

Нынче пред исповедальным аналоем в храмах очередь, и почти каждый с жалобой и сетованием: я, мол, стараюсь от греха бегать, но обстоятельства не дают; окружающие неверно себя ведут и меня вынуждают под них подстраиваться.

Но ведь дары Духа многообразны, природные человеческие способности тоже, и при этом каждый человек ограничен и грешен. Следовательно, неизбежны различия в духовном и житейском опыте, неминуемы разномыслия, дабы открылись искусные...

Не надо бороться с другими. Давайте свой собственный сучЁк обламывать или хотя бы потихоньку спиливать. Преподобный Серафим Саровский часто повторял:

«Спасись сам - и тысячи вокруг тебя спасутся».

Мы же все воюем, все отыскиваем причины неудач и неустроений во внешней среде.

А у деда Щукаря религиозная основа-таки была. В чужих «чудинках» он не искал оправдания себе, а видел оригинальности и особенности окружающих земляков. Поэтому и любили его, и прощали.

Да и как не прощать, если один враг у шолоховского деда был - козел, да и то только тогда, когда дед «до ветру» ходил.

Юмору и комическому началу вообще в романе М. Шолохова отводится особая роль. Несомненно остроумный и как человек, и как писатель, автор не жалеет комических черт, описывая героев, которые ему симпатичны.

Смешные сцены романа не только развлекают читателя, делая сам процесс чтения более интересным и занимательным, но и позволяют глубже проникнуть во внутренний мир его персонажей. Можно сказать, что ключевым словом к пониманию характеров героев является то самое слово «чудинка», которое прозвучало в разговоре Давыдова с возницей Иваном Аржановым.

Иван тогда показал Давыдову кнутовище, которое он вырезал из ветви вишневого деревца. Росло деревце, стройное и красивое, пришел человек и сделал из него кнутовище - то есть палку, прямую, голую и негнущуюся. Так и сам человек: если есть в нем чудинка - тогда он живое деревце, а нет чудинки - тогда и не человек это вовсе, а мертвая палка.

Разумеется, наибольшую долю комического содержит в себе образ деда Щукаря. Он то и дело попадает в забавные ситуации, о которых потом с удовольствием рассказывает; при случае (а случай для деда находится почти всегда) Щукарь пускается в очень умные, по его мнению, рассуждения на самые разнообразные темы. Все это вызывает улыбку и смех не только у других действующих лиц романа, но, разумеется, и у читателя.

Сама жизнь деда Щукаря началась с досадного недоразумения: повитуха предсказала, что он станет генералом. Ждал-ждал Щукарь своего «генеральства» долгие годы, да так и не дождался. Он не только в генералы не попал, но даже и на военную службу простым казаком его не взяли. А все потому, что здоровье свое он подорвал еще в младенчестве: после того как пьяные поп с дьяком окрестили младенца в крутом кипятке, тот так кричал, что нажил «грызь», то есть грыжу.

Прозвище свое Щукарь получил в детстве. Вместе с другими мальчишками он повадился откусывать под водой зубами крючки у старого, глухого, как пень, рыболова. Однажды он и попался на крючок, словно щука, после чего и стал на всю оставшуюся жизнь Щукарем.

Дальше - больше. За что - неизвестно, но невзлюбили Щукаря все окрестные собаки, да и другие животные. И быки на него нападали, и свиньи, и хорьки, и змеи его кусали. - в общем, с животным миром родного края Щукарь познакомился основательно.

Не было в Гремячем Логе человека, от мала до велика, который не смеялся бы над дедом Щукарем, - благо, повод всегда или почти всегда находился. Да, люди смеются над ним, но в то же время они испытывают к нему несомненную симпатию. Когда Щукарь вольно или невольно начинает «развлекать» казаков, собравшихся, например, на колхозном собрании, пожалуй, один лишь Макар Нагульнов предпринимает попытки остановить потоки красноречия, которые дед обрушивает на головы своих благодарных слушателей.

Можно сказать, что практически в каждом человеческом коллективе есть такой дед Щукарь, который немного нелеп, смешон, но все-таки всем симпатичен. Во времена коллективизации, когда в жизни простых людей вообще не было особых поводов для веселья, тоску гремяченских казаков гнали прочь незлобивые россказни неунывающего деда.

Особенно интересны и примечательны отношения деда Щукаря с «рыцарем мировой революции» Макаром Нагульновым. На людях Нагульнов всегда старался сохранить серьезность и покрикивал на деда Щукаря по поводу, а зачастую и без повода. Действительно, какие уж тут смешки, когда не сегодня-завтра должна грянуть мировая революция.

Но тот же мрачный и неулыбчивый Макар ночами слушает вместе с дедом Щукарем стройный хор гремяченских петухов. Нагульнов изучает английский язык, а рядом с ним примостился дед Щукарь и читает словарь «по догадке» - видит без очков лишь слова, напечатанные крупным шрифтом, а о том, что напечатано шрифтом помельче, он лишь «догадывается». Такое «мирное сосуществование» в ночные часы Нагульнова и Щукаря не только комично, но и трогательно.

Примечательно также, что один и тот же петушиный хор они слышат и воспринимают по-разному: набожный дед Щукарь при этом вспоминает пение в архиерейском соборе, а лихой рубака Нагульнов мечтательно вздыхает: «Как в конном строю!»

Несмотря на то что Нагульнов при каждом удобном случае «шпыняет» деда Щукаря, старик, тем не менее, называет его не иначе как «Макарушка». Похоже, что Щукарь, которого Бог обделил детьми, любит Нагульнова как родного сына.

Интересно, что при более внимательном и вдумчивом чтении романа обнаруживается следующая деталь: под маской балагура и «пустомели», которую всю жизнь носит на своем лице дед Щукарь, скрывается человек мудрый, трезвомыслящий и, главное, не боящийся высказывать крамольные мысли.

Именно дед Щукарь как бы между прочим говорит, что при Советской власти дураки, конечно, «вымерли», но. новые народились и притом в огромном количестве! И этих, новых, как и старых, «не сеют, не жнут», а они сами растут.

А чего стоит замечание Щукаря, которое он адресует Нагульнову, когда тот в очередной раз прерывает его во время собрания. Дед напоминает Макару, что когда тот на первомайские праздники полдня разглагольствовал о мировой революции, то говорил все одно и то же, и скучно до невозможности. Щукарь даже признается, что во время выступления Нагульнова он не стал его слушать, а нашел место на лавке поудобнее, свернулся калачиком, да и заснул.

Любому другому, кроме деда Щукаря, такие высказывания скорее всего не сошли бы с рук. За такие речи в те времена вполне можно было угодить под статью о «контрреволюционной агитации». Так что не так прост дед Щукарь, как это принято считать.

И вот однажды старик навсегда перестал шутить и балагурить. Случилось это после того, как были убиты Давыдов и Нагульнов. Именно их смерть повлияла таким образом на неунывающего прежде Щукаря. Это означает, что чужое горе способно ранить его куда сильнее, чем свое собственное. А ведь несмотря на то что сам Щукарь столько раз за свою долгую жизнь оказывался на краю гибели, ни разу опасность и беда, угрожавшие лично ему, не могли поколебать его жизнеутверждающего оптимизма.

Без всякого преувеличения и излишнего пафоса мы с полным основанием можем утверждать, что дед Щукарь - это истинно народный образ, оттого-то и стало его имя нарицательным.

Разумеется, комическое в романе связано не только с образом деда Щукаря. Свою «чудинку» имеет большинство действующих лиц произведения. Тот же Семен Давыдов, человек непростой судьбы, которого партия послала в казачий край отнюдь не для того, чтобы «шутки шутить», достаточно часто обнаруживает любовь к шутке, к острому словцу, да и собственное умение шутить.

Уже на первых страницах романа, когда казаки шутят над щербатыми зубами приезжего, Давыдов не стесняется поиронизировать над самим собой, чем сразу же завоевывает симпатию местных жителей.

Когда в хуторе вспыхивает бунт и женщины, требуя у Давыдова ключи от колхозных амбаров, начинают его по-настоящему избивать, Семен выбирает для себя одно-единственное средство защиты - шутку. Он не переставал шутить даже тогда, когда у него от боли перехватывало дыхание.

Думается, что если бы не природное чувство юмора, то Давыдову не удалось бы сплотить вокруг себя и своих товарищей-коммунистов, остальных казаков и организовать колхоз, что называется, «малой кровью».

Особенно трогательным и человечным выглядит природное чувство юмора Давыдова, когда он общается с детьми - например, с мальчиком Федоткой. Давыдов обладает особым талантом: он умеет общаться с детьми на равных, а ведь большинство взрослых со временем утрачивают эту способность. Достаточно вспомнить, как Давыдов и Федот-ка смеются над щербатыми зубами друг друга и выясняют, у кого зубы в конце концов вырастут, а у кого - нет. И тогда становится понятно: ведь Давыдов по сути своей - «большой ребенок». Оттого-то, возможно, он так робок в общении с женщинами - что с Лушкой, что с Варюхой-горюхой.

Давыдов чувствует себя своим среди детишек, Нагульнов, затаив дыхание, слушает петухов, Разметнов буквально влюбляется в голубей. Вот она, та самая «чудинка», которая делает их настоящими людьми.

Драматический актер Федор Пряников стал воплощением классического образа литературного героя Внешность этого актера наверняка знакома многим ростовчанам. На протяжении нескольких десятилетий он сыграл много ролей, но самая запоминающаяся - это дед Щукарь из шолоховского романа «Поднятая целина». Драматический актер Федор Николаевич Пряников давно стал «дедом Щукарем номер один» ростовской сцены. ПУТЬ НА СЦЕНУ Судьба дала Федору запоминающуюся фамилию, которая очень подходит для сцены. Однако о профессии актера он в юности он не мечтал. В роду Пряниковых сплелись ветви волжских казаков и питерских рабочих. Наверняка кто-то из предков торговал пряниками, дав прозвище потомкам. Но актеров не было, это точно. В 1917 году семья Пряниковых сбежала от ужасов революции в Баку, да так и осела в столице советского Азербайджана. А в Ростов-на-Дону Федор приехал молодым солдатиком, проходить службу в части ПВО, которая находилась на улице Ленина. На театральные подмостки Федор Пряников попал благодаря легендарному ростовскому режиссеру, актрисе и педагогу Тамаре Ильиничне Ильинской (ее имя увековечено на «Аллее звезд» в южной столице). На протяжении многих лет она возглавляла театральную студию Дворца пионеров, а также была режиссером самодеятельного «Театра на Газетном», что располагался в Доме учителя. Ильинская воспитала целую плеяду выдающихся деятелей театра и кино, среди которых режиссеры Анатолий Васильев, Геннадий Тростянецкий, Сергей Стародубцев, актриса Евгения Глушенко... Судьба распорядилась так, что одновременно с Пряниковым срочную службу в части ПВО проходил зять Ильинской - Владимир Сучков. При его содействии «Театр на Газетном» сыграл на сцене солдатского клуба гоголевскую пьесу «Ревизор». По окончании спектакля Федор Пряников настолько вдохновился ролью Хлестакова (сыгранной Сучковым), что попросил своего друга подвести его к Ильинской. «У вас есть что-нибудь?» - задала вопрос солдатику Тамара Ильинична. _ Я прочел на память отрывок «О награде» из поэмы «Василий Теркин» Твардовского, который помнил со школы, - рассказывает Ф.Н. Пряников. - Ильинская сразу предложила мне роль Теркина в одной из ее постановок и пригласила заниматься в студии. В нашей части были сразу три театрала, мы ходили на занятия во время увольнительных. Начальство не возражало: лучше в театр, чем в пивную. Володя Сучков впоследствии стал актером ростовского ТЮЗа. Наш друг Олег Агабабов поначалу играл в театре музкомедии, а потом вдруг принял постриг и сегодня служит священником в российской православной миссии в Израиле. «Театр на Газетном» помог Федору найти свою вторую половину. В спектакле «Аристократы» («чекистская» комедия по пьесе Николая Погодина) он приметил задорную девушку Нину Сидорову, игравшую одну из ролей. С тех пор они неразлучны на протяжении уже 48 лет. Наконец настал «дембель». Едва Федор Пряников вышел за пределы своей части, Ильинская буквально за руку подвела его к главному режиссеру Ростовского театра музыкальной комедии и замечательному педагогу Льву Михайловичу Вильковичу. Он набирал одаренных ребят на свой курс в Ростовском училище искусств. Так судьба Федора Пряникова окончательно стала связана с театром. ЭПОХА ЦИЦИНОВСКОГО По окончании РУИ Федора Пряникова приняли на работу в труппу драмтеатра М. Горького, который возглавлял в то время Ян Станиславович Цициновский. Первой ролью молодого актера был хулиган Славка из пьесы Анатолия Софронова «Наследство». «Здесь полностью сказался мой характер: я прыгал, пел, плясал на сцене», - вспоминает Федор Николаевич. Затем были роли Валентина (пьеса Михаила Рощина «Валентин и Валентина»), молодого водителя («Веселый тракт» Бориса Васильева), Шута в шекспировской пьесе «Конец - делу венец» (в постановке приглашенного режиссера Израиля Шаевича Пеккера). Роль деда Щукаря на подмостках ростовской драмы до Федора Пряникова играли всего два актера. Это первый в нашем городе народный артист СССР Петр Лобода, а после него Михаил Бушнов. - В наследство от Петра Григорьевича Лободы мне досталась шапка-ушанка, в которой он играл эту роль. Я бережно ее храню и неизменно надеваю, когда выхожу на сцену в образе шолоховского героя, - говорит Федор Николаевич.
«Своего» деда Щукаря Пряников стал создавать, когда вошел в состав актерской труппы, образованной при театре Горького режиссером Олегом Вадимовичем Фоминым во времена главрежа Цициновского (при его полном согласии). Замысел был прекрасен: представить донскую культуру на ростовской сцене. Было написано 17 театрально-концертных программ по произведениям донских писателей и поэтов, от Михаила Шолохова и Бориса Изюмского, до Александра Рогачева, Ашота Гарнакерьяна, Николая Скребова. Пряников играл во всех трех «шолоховских» постановках: дед Щукарь («Поднятая целина»), Петр Лопахин («Они сражались за Родину»), Илья Бунчук (сюжетная линия романа «Тихий Дон»). Самым колоритным, запоминающимся образом стал дед Щукарь.
Дед Щукарь в исполнении Фёдора Пряникова - Лобода играл неспешного станичника, склонного пофилософствовать. Свое видение роли было у Бушнова. Мой Щукарь - этакий живчик, который любит и острое словцо вставить, и сунуть свой нос, куда его не просят, - говорит Ф.Н. Пряников. СКАНДАЛ НА ПОДМОСТКАХ В 1979 году из театра ушел Ян Цициновский. На его место был назначен главный режиссер ТЮЗа Юрий Иванович Еремин. Ростовскую драму сотряс первый грандиозный (но вовсе не последний) в его истории скандал. Из театра ушла целая группа актеров, не сработавшихся с новым руководителем: Дмитрий Савин, Василий Радин, Владимир Петухов, Евгений Филиппов... Также ушли все актеры, задействованные в литературных постановках. В том числе Федор Пряников. - Тогда я думал, что вообще покину театр. Устроился на транспортное предприятие и почти год водил автобус первого маршрута, который курсировал между Центральным рынком и Военведом, - вспоминает Ф.Н. Пряников. - Но тяга к профессии актера была непреодолима. Я очень тосковал по сцене, и когда мне позвонил режиссер Олег Фомин, предложив поработать вместе, я немедленно согласился. Группа бывших актеров драмтеатра продолжила выступления с литературными постановками на различных сценах города: в Союзе театральных деятелей, в Союзе писателей, в «дунькином клубе»... Пока, наконец, режиссер Олег Фомин не пробился на прием к первому секретарю Ростовского обкома КПСС И.А. Бондаренко. Он пожаловался, что уникальный коллектив, продвигающий донскую литературу на сцене, находится на грани выживания. Решение принял лично Иван Афанасьевич Бондаренко: сделать театр автономной организацией и приписать к областной филармонии. Получив название «Литературный театр», творческий коллектив просуществовал в Ростове с 1979 по 1992 годы. И ЗА ПОЛЯРНЫМ КРУГОМ! Благодаря организаторским качествам О.В. Фомина, «Литературный театр» много гастролировал не только по Росовской области, но и по всей стране. Вместе с агитационной бригадой ЦК ВЛКСМ наши актеры выступали в десятках городов _ от Мурманска до Владивостока. Проехали по всем станциям строившейся Байкало-Амурской магистрали. 28 суток провели в Тихом океане на борту теплохода «Корчагинец» по пути в Петропавловск-Камчатский. Для «деда Щукаря» в образе Федора Пряникова наступило золотое время. Фуражка набекрень, стоптанные сапожки, телогрейка, хитрый прищур... Изворотливый станичник со своей народной мудростью пришелся по душе жителям Заполярного круга, дальневосточникам, на Урале и в Сибири. Узнаваемым стал Федор Пряников и для ростовчан: он постоянно выступал на массовых городских мероприятиях. Прохладно приняли Щукаря только жители станицы Вешенской, на родине литературного героя, где Пряников представлял свой образ на «Шолоховской весне». - Я почувствовал ревность вешенцев к городскому актеру. Ведь у них есть свой народный театр, свой Щукарь и свое видение этого персонажа. Жаль, что не получилось при жизни Михаила Александровича Шолохова показать ему созданный мною образ. После инсульта, который Шолохов перенес весной 1975 года после празднования своего 70-летия, у него были проблемы со здоровьем, и доступ к писателю был ограничен, - говорит Ф.Н. Пряников. ПРИПОДНЯЛИ ЦЕЛИНУ «Второе рождение» образ Щукаря получил в восьмисерийном фильме режиссера Юрия Георгиевича Калугина «Приподнятая целина», который был снят студией «Донтелефильм» в 1997 году. В нем играли всего два актера: Николай Сорокин (Макар Нагульнов) и Федор Пряников (дед Щукарь). Этот сериал (автор сценария Михаил Коломенский) представлял собой едкий политический памфлет. Два шолоховских персонажа («коммуняка» и беспартийный) с мышлением сталинской эпохи смотрят по телевизору события, происходящие в России второй половины 90-х годов и комментируют их каждый на свой лад. Получилось смешно и немного грустно.
На съемках сериала "Приподнятая целина": (слева направо) Николай Сорокин, Фёдор Пряников, Юрий Калугин - Для меня не возникало сомнений, кто должен был сыграть деда Щукаря, - рассказывает кинорежиссер Ю.Г. Калугин. - Типаж Федора Пряникова соответствовал моим представлениям об этом герое, но ему все же пришлось поломать себя, чтобы войти в новый образ, показывающий абсурдность того, что происходит в нашей стране. Николаю Евгеньевичу Сорокину, кстати, ломать себя не пришлось, поскольку он представлял собой чистый типаж своего героя. Фильм «Приподнятая целина» собрал немало призов и наград на различных фестивалях и конкурсах, став вехой в донской кинематографии. Актер Фёдор Пряников и режиссёр Юрий Калугин. Ростов-на-Дону, январь 2016 года. ЩУКАРЬ И ПЕТРАРКА В свои 69 лет ростовский «дед Щукарь» почти полностью потерял зрение, но все-таки не оставляет сцену, выступая в составе Ансамбля русских народных инструментов «Донцы». Руководитель творческого коллектива Александр Колонтаев включает в программу концерта 15-минутный блок, отданный «деду Щукарю». Федор Пряников теперь выступает в роли чтеца. Но сейчас он не сразу надевает знаменитый треух, перешедший к нему от Петра Лободы. Федор Николаевич на память читает со сцены стихи Петрарки и Тютчева, прозу Чехова и Сент-Экзюпери, юмористические произведения Саши Черного и композиции на тему Владимира Высоцкого. Публика слушает с удовольствием, но все-таки с нетерпением ждет, когда артист наденет драную шапку и крикнет визгливым голосом деда Щукаря: «Макарушка, соколик, дай мне ливольверт!» Александр ОЛЕНЕВ.

Дед Щукарь в ответ на предложение Давыдова купить нового козла говорит: «Такого козла ни за какие деньги не купишь, не было и нет таких козлов на белом свете! А горе мое при мне останется...» (Такое употребление слова «враг» поддерживается в романе обращением Вари к Давыдову: «А сколько слез я по тебе, врагу, источила... сколько ночей не спала, а ты ничего не видишь!»)

Юмор восстанавливает единство разорванного мира, восстанавливает «амбивалентность» (двунаправленность), полнозначность слова («амбивалентное» отношение к ценности, видимо, и означает отрицание, «поругание» ее в качестве абсолютной и «милование», принятие в качестве относительной). Возможно, что и знаменитый Аристотелев «катарсис» присутствовал не во впечатлении от трагедий, а в связанной с ними по содержанию сатировой драме, восстанавливающей единство мира, показывающей неразрешимые противоречия трагедий в их непротиворечивом единстве.

Наивный цинизм деда Щукаря, его способность поставить себя в центр мира явственно противостоит отношению к человеку как к «элементу», признанию ценности личности в зависимости от ее полезности. Совершенно «бесполезный» Щукарь говорит на партийном собрании едва ли не больше всех остальных, вместе взятых. И говорит вещи, совсем не относящиеся к «делу» - о себе, о личной жизни своей, - и все это оказывается «общезначимым» и «общеинтересным». Дед Щукарь в высшей степени ощущает то равенство людей, которое заключено в формуле «всяк человек своей цены стоит», он «знает свое место». Вот что отвечает он на попытку Нагульнова как-то его «укоротить»: «Ты свою бабушку поучи, откуда ей говорить, а я свое место знаю! Ты, Макарушка, завсегда на трибун лезешь, либо из презюдиума рассуждаешь и несешь оттуда всякую околесицу, а почему же я должен с людьми разговаривать откуда-то из темного заду? Ни одного личика я оттуда не вижу, одни затылки, спины и все прочее, чем добрые люди на лавки садятся. С кем же я, по-твоему, должен разговаривать и кому возглашать? Затылкам, спинам и тому подобному? Иди ты сам сюда, взад, отсюда и держи свои речи, а я хочу людям в глаза глядеть, когда разговариваю! Задача ясная? Ну и молчи помаленьку, не сбивай меня с мысли. А то ты повадился загодя сбивать меня. Я и рот не успеваю открыть, а ты уже, как из пращи, запускаешь в меня разные возгласы. Нет, братец ты мой, так дело у нас с тобой не пойдет».

Столь же обстоятельно дед говорит на любую затронутую тему. Дед Щукарь второго тома - старый ребенок, дорогой всем гремяченцам за то, что он такой, какой он есть, за свою «чудинку», которая и делает человека человеком, а не голым прутом в общем венике. Цинический принцип «свету ли провалиться или мне чаю не пить?», ставящий столь несовместимые для героики ценности на одну доску, да еще разрешающий это противоречие в пользу «чая», показывающий относительность принципа «умрем на работе», реализован в Щукаревой поездке за землемером. Дед высыпается, наедается, рассказывает истории, попадает в пикантную ситуацию, забравшись спать в будку, где ночуют женщины, а заехав в очередной раз в хутор, узнает о своем «отцовстве», словом, занят чем угодно, но только не землемером. Интересно, что о землемере, описывая Щукаревы странствия, «забывает» и автор.

Юмор, в ситуации противоречащих друг другу ценностей стремящийся сохранить целостность мира, прилепляется к героике, выбирающей иной выход, отвергающей один ряд ценностей во имя другого ряда. Рядом с «героем» оказывается «оруженосец». Таковым становится дед Щукарь для Нагульнова и Давыдова. Абсолютность героического деяния обретает свою относительность в параллельном деянии «оруженосца». Таков «ущерб», нанесенный Давыдову и Щукарю при раскулачивании, причем Щукарь утверждает, что он больше потерпел, поскольку Давыдову всего лишь голову разбили, а ему Титков кобель шубу распустил, а Щуба ему дороже головы, и за шубу его теперь старуха со свету сживет. Таково появление Щукаря рядом с бледным, избитым, окровавленным Давыдовым в сцене хлебного бунта. «Сенная труха густо крыла мокрую от пота рубаху Щукаря, в клочкастой бороденке торчали обзерненные головки пырея, пересохшие травяные былки и листья, желтая осыпь донника. Лицо деда Щукаря было вишнево-красно, печать безмолвного испуга лежала на нем, по вискам на бороду и щеки стремился пот». Перевернутые цвета: бледное лицо - вишнево-красное лицо; красная кровь - прозрачный пот, - оставляют от двух лиц впечатление негатива и позитива, но фотография одна и та же. И цена крови «снижается» - оказывается, что за кровь можно заплатить кровью, но можно, и предпочтительнее, «потом», работой. Давыдов говорит на собрании Настеньке Донецковой: «И ты, гражданочка, не бойся, раскутай лицо, никто тебя не тронет, хотя ты меня и здорово колотила вчера. Но вот если выедем завтра сеять и ты будешь плохо работать, то уж тогда я всыплю тебе чертей, так и знай! Только уже бить я буду не по спине, а ниже, чтобы тебе ни сесть, ни лечь нельзя было, прах тебя возьми!»

Даже смерть Давыдова связана со смеховой, «невзаправдашней» смертью Щукаря. Разметнов рассказывает о происшествии с дедом во время покушения на Нагульнова: «Лежит, как в гробу, не шелохнется, ни дать ни взять покойник, да и только! Слабеньким, вежливеньким таким голоском просит меня: «Сходи, ради Христа, позови мою старуху. Хочу перед смертью с ней попрощаться». Нагнулся я к нему, присветил лампой... При свете вижу, что у него, у Щукаря то есть, сосновая щепка во лбу торчит... Пуля, оказывается, отколола у оконного наличника щепку, она отлетела и воткнулась Щукарю в лоб, пробила кожу, а он сдуру представил, что это пуля, ну и грянулся об земь». Смертельно раненный Давыдов падает на спину, «мучительно запрокинув голову, зажав в руке шероховатую щепку, отколотую от дверной притолоки пулей».

В сцеплении оказываются и рассуждения Макара Нагульнова о любви - как мешающей человеку целиком отдаться делу мировой революции (см. дикое, но последовательное предположение Разметнова: «...Если б Макару дать власть, что бы он мог наделать? Он бы своей ухваткой всю жизнь кверху тормашками поставил! Он бы, чего доброго, додумался весь мужской класс выхолостить, чтобы от социализма не отвлекались!»), и бездетность Нагульнова и Давыдова с рассуждениями о любви и «призво-дителях» деда Щукаря и с подкинутым деду ребенком, папашей которого он объявлялся в записке.

Принцип сохранения мира юмором и героикой виден в том способе, которым сохраняют стройность и гармонию петушиного хора Нагульнов и Щукарь. Нагульнов рубит голову «нарушающему порядок» петуху Аркашки Менка, а дед Щукарь спасает от смерти престарелого петуха Майданниковых.

Воплощенный, снижающий все и в таком виде сохраняющий все ценности юмор - дед Щукарь - становится «оруженосцем», следующим за персонажами, наиболее полно выражающими героическую мироориентацию - Давыдовым и Нагульновым. Это необходимо, ибо любой герой способен погубить мир. Аберрация зрения - способность видеть врага в ветряных мельницах и нестройно поющих петухах - свойственна любому герою от Дон Кихота до Макара Нагульнова, поскольку, как уже сказано, способ существования героической мироориентации - борьба, и в 30-х годах был весьма логично выдвинут лозунг обострения классовой борьбы в процессе построения социалистического общества.

Помимо этого, дед Щукарь позволяет разглядеть и ситуации, до которых вроде бы далеко, но которые вполне реальны в рамках данной мироориентации. Если можно поснимать шкуры со всех кулацких кобелей (по классовому признаку!), то, продолжая мыслить по этой логике, почему бы не проделать той же операции с их хозяевами. Фашисты на практике доказали плодотворность этой идеи - разница была только в принципе, по которому овцы отделялись от козлищ.

Дон Кихоту противостоял мир, который он не смог одолеть. Но ситуация все время меняется. Макар Нагульнов был уже гораздо удачливее.

Любой субъект героической мироориентации - как бы дурен или прекрасен он вам ни казался - уверен в истинности своей идеи и ее благе для «всего человечества». Вопрос только в том, как он определяет объем понятия «человечество».

Страница: [ 1 ]

/ / / Образ деда Щукаря в романе Шолохова «Поднятая целина»

Советский писатель Михаил Александрович Шолохов в своем романе « » предлагает нам, современным читателям, проследить за картиной народной жизни в годы создания коллективных хозяйств и раскулачивания. Причем мы видим не только социальную и экономическую составляющую этого процесса, но и отражение сложной ситуации в сознание людей, влияние на их психологическое состояние.

Тяжелые события в стране, тем не менее, оставляют место для юмора. Этот прием в романе характеризует как самого автора, так и некоторых героев. Например, известного всем деда Щукаря.

Кажется, что характер деда совсем уж прост. Но это только первое впечатление. Если задуматься об образе Щукаря, то он имеет огромное значение. А натура этого героя достаточно сложна.

Щукарь постоянно попадает в смешные ситуации. Правда, его поведение в них не всегда комическое, иногда оно имеет и трагические черты.

Юмор просто по пятам следует за дедом Щукарем. Причем, с самого маленького возраста. Есть несколько эпизодов в его жизни, которые не вызывают улыбки, - крещение, встреча с быком, случай на мельнице. Но они единичны. Обычно все же ситуации сопровождаются хохотом. Взять хотя бы начало романа, когда мы знакомимся с дедом. Он предстает перед нами в белой бабьей шубе. Уже только одно это упоминание заставляет улыбнуться.

Щукарь отпускает шуточки во время встречи с , приехавшим в хутор, а после считает его хорошим знакомым, и ведет себя с ним соответственно. Такая легкость в общении с важным начальником возвышает деда даже в собственных глазах, не говоря уже об односельчанах. Щукарь убежден – его вес точно возрос. Ведь с самого детства этот герой только и мечтает, что о безбедной жизни, которая, как манна небесная, просто свалится на него, и никаких усилий для этого прикладывать не нужно.

Щукарь очень хитер и легко подстраивается под любую ситуацию. Он быстро определяет, кто обладает силой, знает, когда можно смело щегольнуть, а когда лучше спрятаться и носа не высовывать.

Дед Щукарь – отчаянный врун. Делает это он постоянно и по любому поводу. Такими небывальщинами старик пытается приукрасить свою жизнь, иногда же просто разрядить обстановку и привлечь внимание соседей.

И все же образ деда далек от идеального. В романе он показан как бездельник, который съедает сало, отмеренное на целую бригаду. И никаких мук совести при этом не испытывает.

Стараясь кого-нибудь уговорить, Щукарь не брезгует и открытой лестью. Соколиком именует , пытаясь выпросить у него шубу, имеющуюся в конфискованном у кулаков имуществе.

Помимо того, что дед Щукарь – отчаянный врун, он еще и неисправимый хвастун. И хоть такое поведение иногда оборачивается для него бедой, старика это ничему не учит.

И все же, не смотря ни на что, Щукаря любят все. Своими шутками и балагурством он сглаживает тяжелые будни хуторян, вселяет в них надежду и веру в светлое будущее. В его подчас простых россказнях просвечивает мудрость и наблюдательность.