И все же роль журналов и газет, передававших общественное мнение, с каждым днем становилась важнее. Они ведут политические обзоры (в которых, как правило, рассказывалось о событиях за рубежом) и «внутренние обозрения»; широко распространяется литературно-общественный фельетон. Журналистика отразила четкую расстановку классовых сил, запечатлела программы двух сложившихся лагерей: либерально-монархического и революционно-демократического, стала полем настоящих битв между ними.

Большинство изданий принадлежало к либерально-монархическому лагерю. Им противостояли «Современник», «Русское слово» и сатирический журнал «Искра».

В либерально-монархической журналистике 60-х годов следует различать издания либерально-западнические («Русский вестник» Каткова, «Отечественные записки» и «Библиотека для чтения», хотя направление их проявлялось менее отчетливо), либерально-славянофильские («Русская беседа» Кошелев и Филиппов, «Молва, «Парус», «День») и крайне правую, монархическую прессу («Журнал землевладельцев» Желтухин, «Земледельческая газета», «Домашняя беседа» Аскоченского, газета «Весть» Скарятин, Юматов).

В 1858 г., по данным, опубликованным «Современником», в России выходило 109 газет, ведомостей и листков и 95 журналов и повременных изданий ученых обществ, в том числе в Петербурге газет и ведомостей – 23 и журналов – 57, в Москве газет – 6 и журналов. И все это были издания, принадлежавшие в основном к либерально-монархическому лагерю.

Ему противостояла очень немногочисленная по количеству, но коренным образом отличающаяся по идейному содержанию группа революционно-демократических органов печати во главе с журналом «Современник». В ожесточенной борьбе с либерально-монархической прессой в эпоху 60-х годов «Современник», «Искра» и «Русское слово» утвердили принципы революционно-демократической идеологии, став предшественниками подлинно народной, пролетарской печати.

Журнал «Современник» 1850- 1860 гг.

В период начавшегося общественного подъема в России журнал «Современник» занял центральное место в ряду периодических изда­ний 60-х годов. Журнал был создан в 1836 году Пушкиным, а с 1847 принадлежал Некрасову и Панаеву. Созданный в 1836 г. Александром Сергеевичем Пуш­киным и получивший с 1847 г. вторую жизнь под руководством Нико­лая Алексеевича Некрасова и Ивана Ивановича Панаева, в условиях подготовки и проведения реформ он вновь оказался в авангарде об­щественно-литературной жизни, отстаивая в журналистике и лите­ратуре лучшие демократические традиции. В эти годы «Современ­ник» претерпел значительную внутреннюю эволюцию, в которой условно можно выделить три периода: вторая половина 1850-х годов: выработка нового направления, изменение круга сотрудников; 1859-1861 гг.: наиболее радикальные общественно-политические и литературные позиции журнала; 1862-1866 гг.: цензурные трудности, снижение тиража, посте­пенная утрата влияния.

Во второй половине 50-х годов, структура журнала претерпела изменение, количество отделов сокращалось, чтобы более полно представить публицистику. Структурные изменения закончились в 1859 году. В журнале осталось 2 отдела: в первом была беллетристика и статьи научного характера, а во втором – публицистика, критика, библиография.

Внутренней эволюции журнала в значительной степени способство­вало обновление круга сотрудников. Появление в 1854 г. в «Современни­ке» Николая Гавриловича Чернышевского имело важное значение в определении общественно-политического направления журнала. Уже первые его выступления в «Современнике» обратили на себя внимание определенностью и резкостью суждений. Здесь были опубликованы «очерки гоголевского периода русской литературы», где он давал характеристику ведущим критикам и журналистам 30-40х годов: Полевому, Сенковскому, Шевыреву, Надеждину, Белинскому (Чернышевский считал, что должен восстановить значение творчества Белинского). Из-за это статьи у Чернышевского развернулась полемика с многими изданиями, но наиболее полно на неё ответил Дружинин статьей «Критика гоголевского периода и наши к ней отношения» в «библиотеке для чтения».

Каждое выступление по вопросам литературы Чернышевский ис­пользовал для утверждения своих эстетических и общественных по­зиций. В «Заметках о журналах», которые критик вел в 1856-1857 гг., он давал обзоры «Отечественных записок», «Библиотеки для чтения», «Русской беседы», «Русского вестника» и других журналов, подвер­гал критике их направление, полемизируя с ними по отдельным про­блемам. Наиболее острой была полемика по вопросу об общине со сторонниками как либерально-буржуазных, так и славянофильских взглядов на общину.

Под влиянием нарастающего общественного подъема «Современ­ник» все более становится не только литературным журналом, но и общественно-политическим. В конце 1857 г. «Заметки о жур­налах» были заменены публицистическим «Внутренним обозрени­ем». Отделом критики с этого времени заведует Добролюбов. Чернышевский же занимается политической, экономической, философской и исторической темами.

Усиление позиций Чернышевского вызвало со­противление со стороны старых сотрудников «Современника» - А. В. Дружинина, В. П. Боткина, Д. В. Григоровича, И. С. Тургенева, которым были чужды его литературно-эстетические и политические идеи. Некоторые авторы стали покидать издание. Чтобы сохранить известные имена в журнале Некрасов заключил «обязательное соглашение» с Толстым, Тургеневым, Островским, Григоровичем, по соглашению они не могли печататься нигде, кроме «Современника», а за это помимо гонорара получали и долю доходов журнала. Таким образом, в «Современнике» создавалась редколлегия, в которую вхо­дили на одинаковых условиях два редактора (Некрасов и Панаев) и четыре исключительных сотрудника (Толстой, Тургенев, Островский и Григорович). Что очень не понравилось «Отечественным запискам», «Московским ведомостям», «Библиотеке для чтения» и другим журналам. Но соглашение не принесло желаемого результата, они предоставили в журнал мало материалов, они поняли, что «Современник стал для них чуждым. И соглашение было расторгнуто.

В условиях ожидания реформ важнейшим вопросом, объединившим редакцию, была поддержка правительственных начинаний. В 1856-1858 гг. «Со­временник» по своему направлению еще мало чем отличался от дру­гих либеральных изданий, приветствовавших царские рескрипты.

Позиции Чернышевского укрепились с приходом в редакцию Ни­колая Александровича Добролюбова, начавшего сотрудничество в журнале еще в 1856 г., а с 1857 г. возглавившего критико-библиографический отдел. Его первая статья в журнале «Собеседник любителей российского слова» привлекла внимание читателей самостоятельностью суждений, страстным об­личением эмпирического («библиографического») направления в истории литературы и критики. С первых публикаций в журнале До­бролюбов заявил о своей верности традиции Белинского, выступив за реализм и народность литературы, против эстетической критики. Наиболее развернуто его взгляды были представлены в статье «О сте­пени участия народности в развитии русской литературы», где он приветствует творчество Пушкина, Гоголя, Кольцова, Лермонтова. Исходным в системе взглядов Добролюбова являет­ся отрицание социального строя современной ему России, что об­наруживается в бескомпромиссности его критики, направленной против самодержавия и крепостничества, против их развращающего воздействия на все слои общества («Что такое обломовщина?»).

Приход Добролюбова в «Современник» спо­собствовал самоопределению журнала как органа демократии, его отношение к либералам, вполне удовлетворенным правительствен­ным курсом, было крайне скептическим.

Критика Добролюбова перерастала в социо­логическое и публицистическое исследование русской жизни, что обнаруживало ее слабость - опасность утилитарного подхода к ли­тературе как к средству, подчиненному публицистической задаче.

С середины 1858 г. Добролюбов вме­сте с Чернышевским, Некрасовым и Панаевым становится членом редакции «Современника». Многие авторы решили покинуть журнал из-за прихода Добролюбова. Журнал стал революционно-демократическим.

Статьи Чернышевского и Добролюбова читались с таким интересом и имели такое сильное влияние, что в сравнении с ними утрачивал уже свое былое значение беллетристи­ческий отдел журнала. Популярность журнала стала зависеть от критики и публицистики. В художественной литературе читатели проявляли все больший интерес к произведениям с острым социально-полити­ческим содержанием, с критикой действительности, с ярко и опреде­ленно выраженными демократическими и радикальными тенденция­ми. Редакция привлекла к сотрудничеству М. Е. Салтыкова-Щедрина, Н. В. Успенского, здесь была опубликован роман «Хижина дяди Тома» Бичер-Стоун. .

Обсуждать актуальные проблемы, связанные с освобождением крестьян, лучше всего было в публицистических статьях. Не случай­но «Современник» как журнал общественно-политический склады­вается в середине 1858 г., когда стало возможным открытое обсужде­ние крестьянского вопроса. В последней книжке «Современника» за 1858 г. Чернышевский поме­стил одну из важнейших своих статей по крестьянскому вопросу - «Кри­тика философских предубеждений против общинного землевладения», в которой разоблачал характер будущей крестьянской реформы.

В 1859-1861 гг. со страниц «Современника» звучит тема револю­ции, которая поднимается в статьях Добролюбова «О распростране­нии трезвости в России», «Черты для характеристики русского про­стонародья», Чернышевского «Не начало ли перемены?», стихотворениях Некрасова, «Сатирах в прозе» Салтыкова-Щедрина. Ряд материалов журнала посвящен итальянскому революционеру Дж. Гарибальди, печатается поэма Т. Г. Шевченко «Гайдамаки» о борьбе украинских крестьян с польской шляхтой.

Сотрудники «Современника» выступали также с нелегальными прокламациями, воззваниями, брошюрами («Барским крестьянам от их доброжелателей поклон» Чернышевского, «К молодому поколе­нию», «Русским солдатам от их доброжелателей поклон» и «Русским солдатам» Шелгунова, «Окончательное решение крестьянского во­проса» Серно-Соловьевича).

Значительную роль в усилении радикального направления «Современника» в 1859-1861 гг. сыграл сатирический отдел «Свисток», ини­циатором создания которого был Некрасов, основным автором - Добролюбов. В отделе принимали участие Чернышевский, Салты­ков-Щедрин, а также братья A.M. и В. М. Жемчужниковы и А. К. Тол­стой, выступавшие под псевдонимом Козьма Прутков. По своему идейному содержанию «Свисток» был тесно связан с публицистикой «Современника».

Влияние «Современника» в 1859-1861 гг. было огромным. Возрос тираж, количество продаж. В соответствии с ростом подписки доход от изда­ния «Современника» вырос настолько, что у редакции появилась воз­можность приступить к погашению лежавших на журнале долгов.

В 1859 г. Некрасов занимался общим руководством журнала и беллетристикой, Чернышевский отделом публицистики, Добролюбов – критики и библиографии., Елисеев вел внутреннее обозрение; Михайлов и Шелгунов освещали вопросы иностранной науки и литературы, а так­же женский вопрос; Панаев вел фельетон. Коллективные формы ра­боты в журнале пришли на смену персональному журнализму.

В 1862 году издание журнала было приостановлено 3Отделением. Приостановка «Современника», смерть Добролюбова в 1861 г., Панаева в 1862 г., арест и последовавшая затем ссылка Чернышевско­го принесли невосполнимые утраты для журнала.

Журналистская деятельность Н. Г. Чернышевского.

Н.Г.Чернышевский – публицист, писатель, историк литературы, критик, философ, автор работ по эстетике. Он вошел в литературу в 1853 году, опубликовав свои первые рецензии в журнале «Отечественные записки». С 1855 г. он начал сотрудничать в журнале «Современник».

В 1854 году, привлекая в журнал Чернышевского, Некрасов возлагал на него большие надежды. Чернышевский пришел в «Современник» человеком с вполне определившимися взглядами. Его мировоззрение сформировалось под влиянием растущей борьбы народных масс и передовой интеллигенции России против крепостничества и самодержавия, под влиянием революционного движения в Западной Европе. Он воспитывался на произведениях Белинского и Герцена, Лермонтова и Гоголя, Жорж Санд и Диккенса. Еще в студенческие годы Чернышевский стал непримиримым врагом господ. К началу работы Чернышевского в «Современнике» он имел ясное представление и о задачах русской литературы и литературной критики.

В 1854 г. он печатался почти в каждом номере журнала и поместил в нем до двадцати рецензий, а затем как публицист, политик и организатор всех революционных сил в стране. Чернышевский начал с того, что возродил принципы Белинского как в литературной критике, так и в журналистике. Он начинает при поддержке редактора Некрасова борьбу за демократизацию самого «Современника» («Об искренности в критике», «Очерки гоголевского периода русской литературы» и др.).

В 1856 году в «Современнике» появился новый сотрудник – Н.А. Добролюбов. В 1855–1857 гг. будущий критик учился в Главном педагогическом институте в Петербурге. Здесь Добролюбов писал революционные стихи, активно участвовал в подпольном студенческом кружке, выпускал рукописную газету. Несколько раньше произошла встреча Добролюбова с Чернышевским, которая сразу же обнаружила их идейную близость и положила начало личной дружбе, продолжавшейся до смерти Добролюбова. Встреча с Чернышевским имела огромное влияние на Добролюбова и сказалась на дальнейшем формировании его взглядов. С конца 1857 г. Добролюбов стал постоянным сотрудником редакции «Современника». Чернышевский (заведующий отделом «Политика») и Некрасов возлагают на него обязанности заведующего литературно-критическим (библиографическим) отделом.

Приход Добролюбова (отдел «Свисток») сразу сказался на политическом направлении журнала. Теперь можно было четко осуществить руководство по трем основным разделам: критика – Добролюбов, публицистика – Чернышевский, беллетристика – Некрасов. Главным в деятельности Чернышевского была борьба за свободу народа. Чернышевский горячо верил в грядущую русскую революцию. «У нас скоро будет бунт, а если он будет, я буду непременно участвовать в нем...» Вместе с Добролюбовым и Некрасовым он превратил «Современник» в боевую трибуну революционной пропаганды.

Ведущие материалы «Современника» – критика, библиография, публицистика – представляли собой мощный идейный стержень, делавший журнал изданием нового, революционно-демократического типа. Да и беллетристика чаще всего подбиралась так, что служила тем же целям.

В начале 1859 г., в «Современнике» было создано два отдела. В первом помещались беллетристические произведения, а также статьи научного характера. Во второй отдел входили публицистика, критика и библиография. Основным автором работ, напечатанных здесь, был Чернышевский. Еще в начале 1858 г., передав Добролюбову руководство отделом критики и библиографии, Чернышевский целиком отдался публицистике и принял на себя главный труд по написанию статей, непосредственно или косвенно связанных с решением крестьянской проблемы. Он с одинаковым успехом выступает как политик, экономист, историк и философ.

В основе публицистики Чернышевского – высокая идейность, стремление верно служить родине, неподдельный патриотизм. Эти черты имели своим источником творчество Белинского. С пристальным вниманием ученого Чернышевский исследовал все, что было связано с деятельностью Белинского. Он, например, изучал содержание номеров «Телескопа» и «Московского наблюдателя», вышедших в то время, когда ведущую роль играл в редакции Белинский. Позже автор «Очерков гоголевского периода русской литературы», оценивая деятельность Белинского, скажет: «Он должен был прежде всего объяснить нам, что такое литература, что такое критика, что такое журнал, что такое поэзия и т.д.».

Его отличали такие качества, как стремление к глубокому анализу происходящих процессов, умение находить главную проблему и делать ее центром рассуждения, искусство мыслить диалектически, последовательность в отстаивании жизненно важных проблем, величайшая страстность, непримиримость, смелость в борьбе с идейными противниками. Сжатость, легкость слога, умение высказываться без фразерства – вот особенности письма Чернышевского. В статьях Чернышевского, которому приходилось больше всего писать по проблемам философии, политической экономии, социологии, можно встретить, на наш сегодняшний взгляд, излишне пространные рассуждения, «растянутость» изложения. Почти всегда, правда, каждое такое «излишество» объяснимо стремлением публициста разъяснить смысл далеко не простых философских, экономических категорий, чтобы они были понятны всем. В статье «Критика философских предубеждений против общинного владения» Чернышевский счел нужным заметить: весь материал, занимающий в статье два листа, мог бы вместиться в шесть строк, если бы читатель был в курсе достижений науки. Многочисленные сопоставления, примеры помогали завуалировать смелую мысль.

Чернышевский и Добролюбов считали великим достоинством журналиста уметь писать кратко и просто, добиваться в публицистике той «энергии» стиля, которая помогает пропагандировать великие мысли и дела. Высоко оценивая достоинство речи простых людей («слово их никогда не праздно»), Чернышевский и Добролюбов придавали большое значение национальному колориту в публицистических статьях. Если, читая иную статью, нельзя даже понять, оригинальная она или переводная, написана она русским человеком или иностранцем, значит, публицист пишет плохо, – говорил Чернышевский. Публицистическое искусство Чернышевского – источник обогащения мастерства советских журналистов.

Значение «Современника» в истории русской журналистики исключительно велико. Это был один из лучших журналов XIX в. Главными его достоинствами были полное идейное единство, строгая выдержанность направления, преданность интересам народа, прогресса и социализма. Небывалое значение приобрела публицистика. Здесь были напечатаны лучшие статьи русской публицистики, многие стихи Некрасова, роман Чернышевского «Что делать?», здесь началась сатирическая деятельность великого русского писателя М.Е. Салтыкова-Щедрина. Все годы издания «Современника» цензура зорко следила за ним, в 1862 г. журнал был приостановлен за революционное направление на шесть месяцев, а в 1866 г., уже после смерти Добролюбова и ареста Чернышевского, был вовсе закрыт с нарушением законодательства о печати по личному распоряжению царя.

«Свисток» – сатирический отдел «Современника». Н. Добролюбов – сатирик.

Большую роль в решении задач, поставленных революционными демократами в 60-е годы, играл сатирический отдел «Современника» – «Свисток». Его создателем был Добролюбов.

Интерес Добролюбова к сатире и сатирической журналистике пробудился рано. Еще в бытность студентом, в 1855 г., он выпускал рукописную газету «Слухи». Первая статья Добролюбова в «Современнике» – «Собеседник любителей российского слова» – посвящалась проблемам сатиры и сатирической журналистики XVIII в. Здесь, в частности, он показал бесплодность обличений, с которыми иногда выступали журналы 1769–1774 гг. Сатирической литературе XVIII в. и современному обличительству посвящена большая статья Добролюбова «Русская сатира в век Екатерины», опубликованная в октябрьской книжке журнала за 1859 г. Исходя из мысли о том, что литература есть общественное дело, Добролюбов считал, что сатира должна участвовать в подготовке народа к революционному преобразованию России, обличать общественное зло в самом корне, в принципе. «Под покровом шутки можно было бы здесь высказывать очень многое», – писал он, имея в виду сатирические журналы 60-х годов XIX в.

Соображения о задачах революционно-демократической сатиры, высказанные Добролюбовым, лежали в основе замысла сатирического отдела журнала «Современник» – «Свистка».

Всего вышло девять номеров «Свистка», в том числе в 1859 и в 1860 гг. – по три номера, в 1861, 1862 и в 1863 – по одному.

Основным его сотрудником был Добролюбов; в отделе принимали участие Некрасов, Чернышевский, Салтыков-Щедрин, а также братья А.М. и В.М. Жемчужниковы и А.К. Толстой, выступавшие коллективно под именем Козьмы Пруткова.

Уже первый номер «Свистка» имел успех, о нем заговорили, сатирические стрелы точно попали в цель. В редакции «Современника» возникла мысль превратить «Свисток» в самостоятельную газету. Добролюбов занимался разработкой будущего издания. Целью издания было с помощью смеха преследовать «зло и неправду». Но выпускить сатирическую газеты не позволили. Тогда редакция «Современника» решила публиковать сатирические материалы в журнале по мере их накопления.

По своему идейному содержанию «Свисток» был тесно связан с публицистикой «Современника». Фельетоны, сатирические куплеты, стихотворные пародии «Свистка», отмеченные настоящей политической остротой, посвящались злободневным вопросам. Главными из них были: борьба с либерализмом, критика социально-политического строя России, высмеивание «чистой поэзии» дворянского толка.

И «гласность», и «обличительная литература», столь распространенные в 60-е годы, были рассчитаны лишь на то, чтобы мелкими усовершенствованиями «заштопать», «улучшить» государственный строй России. Либеральные деятели с помощью «гласности» старались создать видимость оппозиционности монарху и тем завоевать доверие народа.

Сотрудники «Современника» понимали, какой вред наносит либеральная «обличительная» литература освободительному движению. Добролюбов создал серию сатирических стихотворений «Мотивы современной русской поэзии», в которых пародировал либерально-обличительные стихи М. Розенгейма. Высмеивая либеральный оптимизм, восхищение «эпохой великих реформ» и успехами «российского прогресса», Добролюбов здесь вскрывает истинную сущность либерализма, представители которого, критикуя частные недостатки общественного устройства, испытывали страх, когда речь шла о коренных преобразованиях страны.

В №4 «Свистка» Добролюбов поместил стихотворение «Чернь». Тонкая пародия на стихи Пушкина «Поэт и толпа», ложно истолкованные теоретиками «чистого искусства», дала ему возможность представить истинный вид либерального «прогресса».

Все выступления Добролюбова в «Свистке», направленные против обличительной литературы, были подписаны псевдонимом «Конрад Лилиеншвагер». Это был не только псевдоним, но и образ ограниченного и восторженного либерала – служителя обличительной поэзии.

Второй цикл, созданный Добролюбовым для «Свистка», – стихотворения Якова Хама. В этих пародиях на реакционных поэтов Добролюбов создал новую литературную маску. Яков Хам – имя, образованное из перестановки слогов в фамилии Хомякова, – по мысли сатирика, поэт-монархист, беспринципный человек, которому ничего не стоит в зависимости от хода политических событий изменить свои взгляды. Сатирический смысл стихотворений особенно подчеркивался тем, что они печатались как переводы с несуществующего «австрийского языка». «Стихотворения» Якова Хама появились в 1860 г., когда поднялось национально-освободительное движение итальянского народа, во главе которого стоял Гарибальди. Австрия, привыкшая хозяйничать в Италии, поддерживала монархическое правительство неаполитанского короля и препятствовала объединению страны. Эти события находили широкий отклик в «Современнике», печатавшем политические обзоры Чернышевского, чьи симпатии, разумеется, были на стороне Гарибальди. Стихи Якова Хама» воспринимались как убийственное разоблачение царского самодержавия, всего социально-политического строя.

Третья литературная маска, созданная Добролюбовым, – Аполлон Капелькин. Стихи Капелькина – цикл остроумных и злых пародий на произведения так называемой «чистой» поэзии, на шовинистические оды и т.д. (Например, «Первая любовь» – пародия на стихотворение Фета «Шепот, робкое дыханье...»).

В «Свистке» печатались сочинения Козьмы Пруткова. В 1854 г. Козьма Прутков становится одним из главных сотрудников «Литературного ералаша» – юмористического отдела «Современника». Здесь были напечатаны многие из афоризмов, эпиграммы, «Досуги» и др. Затем сотрудничество Пруткова прекратилось, и лишь спустя пять лет, он появился на страницах «Свистка». В окружении сатиры «Современника», сопровождаемые небольшими предисловиями Добролюбова творения Козьмы Пруткова, – часто, может быть, вопреки желанию авторов, – звучали весьма злободневно и даже политически остро. Да и стихи его в «Свистке» отличаются от тех, что печатались в «Литературном ералаше».

Немало сделал для «Свистка» Некрасов. Он печатался почти в каждом номере; после смерти Добролюбова Некрасов руководил этим отделом. В «Свистке» были опубликованы: фельетон «Отъезжающим за границу», заметки «Кювье в виде Чацкина и Горвица», «Развязка диспута 19 марта», статья «Причины долгого молчания «Свистка», «Письмо из провинции», «Г-н Геннади, исправляющий Пушкина» и некоторые другие статьи Некрасова.

Участвовали в «Свистке» также Чернышевский и Салтыков-Щедрин. Чернышевский напечатал два фельетона – «Опыт открытий и изобретений» и «Маркиз де Безобразов», Салтыков-Щедрин – статью «Сопелковцы», ядовитую сатиру на M.H. Каткова и П.М. Леонтьева, которые возглавили крестовый поход против «Современника» и всей революционной демократии.

- «Свисток» пользовался большим авторитетом у демократического читателя 60-х годов, вызывал ненависть реакционеров и либералов. Талантливый, яркий, всегда откликавшийся на злободневные темы, «Свисток» содействовал популярности «Современника», включал в его орбиту новых и новых читателей.

Журнал «Русское слово» (1859-1866 гг.)

Журнал «Русское слово», являвшийся в 60-х годах одним из наибо­лее популярных изданий (особенно в среде учащейся молодежи), отра­жал революционно-демократическую идеологию и но многим обще­ственно-литературным проблемам выступал союзником «Современ­ника».

Он начал издаваться в Петербурге с января 1859 г. как ежемесячный литературно-ученый журнал объемом в 25-30 печат­ных листов.

Отделы: первый составляли произведе­ния художественной прозы, поэзии и научные статьи, во второй входи­ли критика и библиография, в третий («Смесь») - фельетон «Обще­ственная жизнь в Петербурге», рассчитанный преимущественно на иногородних подписчиков, заметки о зарубежной жизни, а также про­изведения малых художественных форм (короткие рассказы, пьесы). В качестве приложения к журналу выходил «Шахматный листок», кото­рый можно считать прообразом спортивных изданий в России.

Основал «Русское слово» петербургский меценат, наследник боль­шого состояния, граф Григорий Александрович Кушелёв-Безбородко, он был издателем и редактором, соредактором был либерал-западник поэт Я. П. Полонский, ведущий критик - А. А. Григорьев, сторонника славянофильских идей. Из-за несовпадения их идей Кушелёв-Безбородко назначил управляющим редакцией Хмельницкого, который привел журнал к упадку. Следующим руководителем журнала стал Благосветлов.

В обстановке спада общественной волны и разгула реакции исключительно ответственной была роль демократической журналистики. Журналы демократического лагеря вели энергичную борьбу с попытками казённой, славянофильской, а также либеральной печати к наступлению в идеологической области с целью подрыва идейного авторитета вождей революционной демократии. Они защищали вопреки тяжёлым цензурным условиям основы демократической программы. В этом направлении действовал, в частности, «Современник», издание которого возобновилось в начале 1863 г. Правда, после смерти Добролюбова и ареста Чернышевского «Современник» уже не располагал прежним почти безраздельным авторитетом. Теперь влияние на демократического читателя не без успеха оспаривало у «Современника» «Русское слово», издававшееся Г. Е. Благосветловым при самом близком и деятельном участии знаменитого критика и публициста Дмитрия Ивановича Писарева (1840-1868 гг.).

Писарев был воспитан на трудах Белинского и Герцена, Чернышевского и Добролюбова, передовых мыслителей Запада. Он как бы унаследовал после Добролюбова положение «первого критика» страны. Писарев был революционным демократом, хотя и менее последовательным, чем Чернышевский и Добролюбов. Впервые Писарев обратил на себя широкое общественное внимание своими яркими статьями: «Схоластика XIX века» в «Русском слове» за 1861-1862 гг., где он выступил смелым боевым союзником Чернышевского в борьбе против реакционной и либеральной печати, «Базаров», где Писаревым был поднят на щит главный герой тургеневского романа «Отцы и дети», и др. Уже летом 1862 г. Писарев был арестован за статью-прокламацию в защиту Герцена, предназначенную для издания в подпольной типографии, но захваченную властями в рукописи. В этой нелегальной статье Писарев заявлял: «Низвержение… династии Романовых и изменение политического и общественного строя составляют единственную цель и надежду всех честных граждан… То, что мертво и гнило, должно само собою свалиться в могилу. Нам остаётся только дать им последний толчок и забросать грязью их смердящие трупы». Более четырёх лет продержали Писарева в Петропавловской крепости. Однако ему удалось добиться права продолжать в заключении свою литературную деятельность. Именно в годы заточения особенно полно развернулся блестящий талант Писарева.

Во вражеском лагере Писарев стяжал себе славу неистового «отрицателя», вожака так называемого «нигилизма». Понятие «нигилизм», вошедшее в широкий обиход после появления в начале 1862 г. романа «Отцы и дети», толковалось противниками революционно-демократического движения как отсутствие и игнорирование всяких твёрдых общественных и моральных норм и принципов, стремление к «разрушению ради разрушения». Такие толкования представляли собой плод реакционных измышлений. Увлечённые борьбой со старым, Писарев и его друзья иногда поднимали руку на общественно-культурные ценности, заслуживавшие, наоборот, полной поддержки (так, непримиримая борьба против сторонников антинародных учений «чистого искусства» увлекла Писарева до ошибочного «отрицания» Пушкина), но в основном «разрушительная» критика Писарева направлялась против тех явлений, которые действительно мешали новым всходам, тормозили движение вперёд и, следовательно, заслуживали осуждения.

Враждебность к крепостничеству и ко всем его пережиткам в общественных отношениях, в культуре, в личном и гражданском быту, уничтожающая критика унаследованного от крепостной эпохи уклада жизни, беспощадная борьба против всего, что сковывало свободу и творчество личности, пламенные призывы к смелой, самостоятельной мысли - вот что пронизывало собой деятельность Писарева как мыслителя-публициста, литературного критика, учёного и пропагандиста народной науки.

Просветитель-демократ, подлинный патриот, Писарев горячо стремился к всестороннему обновлению России, к утверждению в ней наиболее прогрессивных форм жизни, отвечающих интересам трудящихся масс. «Конечная цель всего нашего мышления и всей деятельности каждого честного человека,- писал Писарев,- всё-таки состоит в том, чтобы разрешить навсегда неизбежный вопрос о голодных и раздетых людях; вне этого вопроса нет решительно ничего, о чём бы стоило заботиться, размышлять и хлопотать».

Мучительно изыскивая пути и средства для разрешения этого «неизбежного вопроса», Писарев впадал в колебания, отражавшие слабые стороны его мировоззрения. Это преимущественно относится к тому периоду, который непосредственно следует за выяснившейся неудачей первого демократического натиска в России. Эта неудача породила среди части прогрессивной интеллигенции известное разочарование в революционных возможностях народа, мысли о возможности добиться существенных преобразований мирными «культурными» средствами. Писарев, великий энтузиаст науки (особенно естествознания), стал на время одним из выразителей подобных настроений, защитником и пропагандистом мнения, будто можно прийти к решению трудных общественных задач современности «независимо от исторических событий» (т. е. от победы народной революции), путём максимального увеличения среди «образованных классов» числа «мыслящих» людей (Писарев называл их «реалистами»), прочно овладевших истинами естествознания и глубоко проникшихся идеями «общечеловеческой солидарности». Довольно скоро Писарев начинает изживать эту ошибочную концепцию. В последние годы жизни по своим взглядам на незаменимую роль революционных методов борьбы и самостоятельного революционного творчества народных масс Писарев опять существенно сближается с позицией своих гениальных предшественников - Чернышевского и Добролюбова. В одной из своих предсмертных статей Писарев убедительно выяснял, что «всегда и везде» народная масса является «настоящим фундаментом самых великолепных и замысловатых политических зданий», и горячо поддерживал «стремление указать массе на ту роль, которая по всем правам принадлежит ей на сцене всемирной истории и которая доставалась и всегда будет доставаться ей на долю всякий раз, как только она сумеет поразмыслить, вникнуть и во-время промолвить своё тяжеловесное слово».

Увлекательная пропаганда и популяризация Писаревым передового естествознания сыграли в культурном росте русского общества положительную роль. Писаревская естественно­научная пропаганда была проникнута боевым материалистическим и атеистическим духом. Если материализм Писарева и уступал по своему теоретическому уровню материализму Чернышевского, то всё же взятая в целом работа Писарева в области философии была для своего времени весьма важной и ценной. В течение 1864-1865 гг. между двумя руководящими русскими демократическими журналами - «Русским словом» и «Современником» - происходила оживлённая полемика (враги демократии называли её «расколом в нигилистах»). Сначала в лице М. Е. Салтыкова-Щедрина, а потом главным образом в лице М. А. Антоновича «Современник» выступил против ряда положений Писарева и некоторых других представителей «Русского слова» (Зайцева, Благосветлова, Соколова). Несомненно, что «Современник» своими полемическими выступлениями преследовал цель оградить идейное наследие Чернышевского и Добролюбова от отдельных уклонений и упрощений, которым оно подвергалось нередко на страницах «Русского слова». При этом наиболее выдержанным и принципиальным характером отличались политические выступления Салтыкова-Щедрина, с большой остротой сумевшего поставить центральную проблему о роли народа. Щедриным вообще вписаны самые яркие и ценные страницы в публицистику позднего «Современника». В течение 1863-1864 гг. он вёл в журнале публицистическую хронику «Цаша общественная жизнь». Щедрин клей­мил реакцию, обличал либерализм, мужественно и страстно защищал против них передовую русскую демократическую молодёжь. Он разъяснял и подчёркивал решающую историческую роль народа. В пробуждении народных масс, в их активном и сознательном выступлении на арену общественных и политических действий он видел единственно верный путь к разрешению коренных вопросов русской жизни.

В 1860-е годы Чернышевский стал признанным лидером публицистической школы русского философского материализма. Главное философское сочинение Чернышевского - «Антропологический примат в философии» (1860). В нём изложена монистическая материалистическая позиция автора, направленная как против дуализма, так и против идеалистического монизма. Определяя философию как «теорию решения самых общих вопросов науки», он обосновывал положения о материальном единстве мира, объективном характере законов природы, используя данные естественных наук.

1861 год. Оглашается s:Высочайший манифест от 19.02.1861 Об отмене крепостного права, начинается осуществление реформы, которую Маркс и Энгельс назвали «жульнической проделкой». Деятельность Чернышевского приобретает в это время наибольший размах, крайнюю напряжённость. Не входя формально в тайное революционное общество «Земля и воля», Чернышевский является его несомненным вдохновителем. Недаром же Маркс и Энгельс называли его «главой революционной партии».

С сентября 1861 года находится под тайным надзором полиции. Шеф жандармов Долгоруков даёт такую характеристику Чернышевскому: «Подозревается в составлении воззвания „Великорусс“, в участии составления прочих воззваний и в постоянном возбуждении враждебных чувств к правительству». Подозревался в причастности к пожарам 1862 года в Петербурге.

В мае 1862 года журнал «Современник» был закрыт на 8 месяцев.

В 1863 году во возобновленном журнале «Современник» был напечатан роман «Что делать?», написанный Чернышевским, находившимся под арестом в Петропавловской крепости.

Арест и следствие

12 июня 1862 года Чернышевский был арестован и размещён в одиночную камеру под стражей в Алексеевском равелине Петропавловской крепости по обвинению в составлении прокламации «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон». Воззвание к «Барским крестьянам» было переписано рукою Михайлова и передано Всеволоду Костомарову, оказавшемуся, как потом выяснилось, провокатором.

В служебной документации и переписке между жандармерией и тайной полицией назывался «врагом Российской Империи номер один». Поводом для ареста послужило перехваченное полицией письмо Герцена к Н. А. Серно-Соловьевичу, в котором упоминалось имя Чернышевского в связи с предложением издавать запрещённый «Современник» в Лондоне.

Следствие продолжалось около полутора лет. Чернышевский вёл упорную борьбу со следственной комиссией. В виде протеста против незаконных действий следственной комиссии Чернышевский объявил голодовку, которая продолжалась девять дней. Вместе с тем Чернышевский продолжал работать и в тюрьме. За 678 суток ареста Чернышевский написал текстовых материалов в объёме не менее 200 авторских листов. Наиболее полномасштабно утопические идеалы арестантом Чернышевским были выражены в романе «Что делать?» (1863), опубликованном в 3, 4 и 5 номерах «Современника».

Каторга и ссылка

7 февраля 1864 года сенатором М. М. Карниолиным-Пинским был объявлен приговор по делу Чернышевского: ссылка на каторжные работы сроком на 14 лет, а затем поселение в Сибири пожизненно. Александр II уменьшил срок каторжных работ до 7 лет, в целом Чернышевский пробыл в тюрьме, на каторге и в ссылке свыше двадцати лет.

19 (31) мая 1864 года в Петербурге на Мытнинской площади состоялась гражданская казнь революционера. Был отправлен в Нерчинскую каторгу в Кадаинскую тюрьму; в 1866 году переведён в Александровский Завод Нерчинского округа, в 1867 году в Акатуйскую тюрьму, по окончании семилетней каторги его переводят в 1871 году в Вилюйск. В 1874 году ему официально предложено освобождение, но он отказывается подать прошение о помиловании. В Александровском Заводе по сей день сохранился дом-музей Н. Г. Чернышевского#160;- дом, в котором он жил.

Организатором одной из попыток освобождения Чернышевского (1871) из ссылки был Г. А. Лопатин. В 1875 г. освободить Чернышевского попытался И. Н. Мышкин. В 1883 г. Чернышевскому дозволено вернуться в европейскую часть России, в Астрахань (по некоторым данным, в этот период переписчиком у него работал Константин Фёдоров).

H. T. Чернышевский в воспоминаниях современников М., "Художественная литература", 1982. Серия литературных мемуаров.

M. A. АНТОНОВИЧ

АРЕСТ Н. Г. ЧЕРНЫШЕВСКОГО

В 1862 году Николай Гаврилович Чернышевский жил близ Владимирской церкви, в Большой Московской улице, в первом этаже дома Есауловой, числящегося в настоящее время под No 4. В июле, 7 числа, мне нужно было спросить Николая Гавриловича о чем-то касательно печатания сочинений Добролюбова, и я около часу пополудни отправился к нему, застал его дома, нашел его в его кабинете, где мы и переговорили с ним о деле, по которому я пришел к нему, и потом разговор наш перешел на разные другие посторонние предметы. Николай Гаврилович жил тогда в квартире один с прислугой, так как его семья, жена и два сына, уехали в Саратов. Спустя полчаса к нам явился доктор Петр Иванович Боков, и мы трое, уж не помню почему, из кабинета перешли в зал. Мы сидели, мирно и весело беседовали, как вдруг в передней раздался звонок, так, около двух с половиною часов. Мы подумали, что это пришел кто-нибудь из знакомых лип, и продолжали разговаривать. Но вот в зал, дверь в который вела прямо из передней, явился офицер, одетый в новый с иголочки мундир, но, кажется, не жандармский,-- так как он был не небесного голубого цвета, а черного,-- приземистый и с неприятным выражением лица. Войдя в зал, он сказал, что ему нужно видеть г-на Чернышевского. Николай Гаврилович выступил ему навстречу, говоря: "Я -- Чернышевский, к вашим услугам".-- "Мне нужно поговорить с вами наедине",-- сказал офицер. "А, в таком случае пожалуйте ко мне в кабинет",-- проговорил Николай Гаврилович и бросился из зала стремительно, как стрела, так что офицер растерялся, оторопел и бормотал: "Где же, где же кабинет?" Свою квартиру Николай Гаврилович сдавал в наем, так как решился оставить ее и переехать на другую, и потому я в первую минуту подумал, что офицер пришел осмотреть квартиру с целью найма ее. Растерявшийся офицер, обратившись в переднюю, повелительно и громко закричал: "Послушайте, укажите мне, где кабинет Чернышевского, и проводите меня туда". На этот зов явился из передней пристав Мадьянов, которого Боков и я знали в лицо. Появление пристава сразу осветило для нас все, и мы поняли, кто такой этот офицер и какая цель его визита. Пристав, проводив офицера в кабинет, возвратился к нам и на наши расспросы сказал, что офицер -- это полковник Ракеев, которого мы знали как доку по политическим обыскам и арестам и как петербургского домовладельца. Затем пристав рассказал, что Ракеев явился к нему и потребовал, чтобы он проводил его к Чернышевскому,-- на что пристав заметил, что, может быть, Чернышевского нет дома, но Ракеев уверенно сказал, что ему хорошо известно, что он дома. На наши вопросы, как он думает о цели визита Ракеева, пристав отвечал, что полковник, по всей вероятности, произведет только обыск, а не арест Чернышевского, так как он приехал на дрожках, а казенной кареты нет. Затем пристав стал убеждать нас уйти из квартиры. Да нам больше ничего не оставалось, как только уйти. "Но мы перед уходом непременно пойдем проститься с хозяином",-- заявили мы. "Зачем это,-- убеждал нас пристав,-- что за церемонии, можно уйти и не простившись". Мы решительно заявили ему, что мы непременно пойдем проститься с хозяином, и тем более, прибавил я, что моя шляпа и мой сверток находятся в кабинете. Пристав любезно предлагал принести их мне из кабинета; но я не согласился, и мы с Боковым отправились в кабинет. Николай Гаврилович и Ракеев сидели у стола; Николай Гаврилович на хозяйском месте у середины стола, а Ракеев сбоку стола, как гость. Когда мы входили, Николай Гаврилович произносил такую фразу: "Нет, моя семья не на даче, а в Саратове". Очевидно, Ракеев, прежде чем приступить к делу, счел нужным пуститься в светские любезные разговоры. "До свидания, Николай Гаврилович",-- сказал я. "А вы разве уже уходите,-- заговорил он,-- и не подождете меня?" И на мой ответ, что мне нужно уйти, он сказал шутливым тоном: "Ну, так до свидания",-- высоко подняв руку, с размаху опустил ее в мою руку. В то время как с ним прощался Боков, я пошел к окну, взял шляпу и взял под мышку сверток с завернутыми в жесткую бумагу ботинками, купленными мною для себя. Нужно было видеть выражение лица Ракеева; он весь насторожился и устремил жадные взоры на мой сверток. Но нужно отдать ему честь, он не остановил меня и даже не спросил, что содержится в моем свертке. Я думаю, и в наше время всяческих свобод меня в подобных обстоятельствах непременно раздели бы донага и обыскали. Невольно припоминается мне при этом случай, который заставил меня еще более ценить любезность Ракеева. Однажды я сидел в книжном магазине Черкесова и разговаривал с управляющим магазина. В то время явились жандармы обыскивать магазин. Я хотел уйти, как лицо постороннее и не состоящее в штате магазина. Но жандармский офицер, начальник обыскивательного отряда (к сожалению, я забыл его фамилию), задержал меня и потребовал, чтобы я предъявил ему мой бумажник. Я сказал, что у меня бумажника нет. Тогда он потребовал показать ему мое портмоне или вообще то, в чем я ношу деньги; но я отвечал, что у меня нет с собою ни портмоне, ни денег. "Как же так,-- грозно окрикнул жандарм,-- идете в магазин и не берете с собою денег?" Я ответил, что я пришел в магазин не для покупок, а повидаться с знакомым. "В таком случае,-- решил жандарм,-- я должен обыскать вас". И действительно, он не только обшарил, но и вывернул все мои пустые карманы и только тогда выпустил меня из магазина. Таким образам, Ракеев поступил со мною гораздо любезнее и при обстоятельствах гораздо более серьезных. Мы с Боковым вышли из квартиры Николая Гавриловича, понурив головы и не говоря ни слова друг с другом, и как бы инстинктивно отправились ко мне на квартиру, находившуюся очень близко от Московской улицы. Здесь, несколько опомнившись и придя в себя, мы стали обсуждать вопрос: арестуют ли Николая Гавриловича или ограничатся только обыском. Наше решение склонялось на сторону последней альтернативы. Мы думали, что Николай Гаврилович слишком крупная величина, чтобы обращаться с ним бесцеремонно; общественное мнение знает и ценит его, так что правительство едва ли рискнет сделать резкий вызов общественному мнению, арестовав Николая Гавриловича без серьезных причин, каковых, по нашему мнению, не могло быть,-- мы в этом твердо были уверены; да и пристав сказал правду -- кареты у подъезда и мы не видали. Вот как мы были тогда наивны и какие преувеличенные понятия имели о силе общественного мнения и о влиянии его на правительство. Да и не одни мы. Как тогда, так и теперь многие повинны в подобной наивности. Через полчаса мы вышли на Московскую улицу и увидели, что у подъезда уже стояла карета, разрушившая все наши надежды. Походивши по соседним улицам еще с полчаса, мы пришли к дому Есауловой, и -- кареты уже не было. Мы пошли в квартиру Николая Гавриловича. Нам отворила дверь прислуга, заливаясь горькими слезами. "Бедный барин,-- говорила она сквозь слезы,-- его взяли, они его погубят; а тут, как нарочно, еще барыня уехала". В квартире мы застали двоюродного брата жены Чернышевского, офицера Вениамина Ивановича Рычкова, который на время приехал в Петербург и жил на этой квартире. Рычков сообщил нам между прочим, что Николаю Гавриловичу удалось сказать ему несколько слов, так, чтобы их не слышал Ракеев. Николай Гаврилович поручил ему кланяться мне и сказать, чтобы я не беспокоился и передал бы Н. Утину, чтобы и он не беспокоился. Какой специальный смысл и какая цель заключалась в этих словах, я не могу себе объяснить. Несмотря на это успокоение, я все лето жил под угрожающим дамокловым мечом, не зная покоя ни днем, ни ночью. Все знакомые, встречая меня, делали большие глаза и в изумлении восклицали: "Как! вы разве не арестованы? а я слышал из самых достоверных источников, что вас уже давно арестовали". Встречая на каждом шагу подобные изумления, трудно было не беспокоиться. Но бог миловал меня. Обедать мы отправились к Бокову и когда сообщили его жене о случившемся на наших глазах, то она тоже не хотела этому верить и тоже была уверена, что Чернышевского не посмеют арестовать. На другой день профессор-ориенталист И. Н. Березин поручил кому-то предупредить Николая Гавриловича, что ему угрожает арест. Запоздалое предупреждение post factum! После этого я только один раз виделся с Николаем Гавриловичем при таких же печальных обстоятельствах, при развязке этой жестокой драмы, начавшейся его арестом, т. е. уже после суда и приговора над ним, когда, его собирались увозить из крепости на каторгу. Мы с Григорием Захаровичем Елисеевым решили, чего бы это ни стоило, добиться свидания с Николаем Гавриловичем и обращаться с просьбами о разрешении свидания ко всевозможным властям. Когда Некрасов узнал о таком нашем намерении, то стал горячо отговаривать нас, убеждал и советовал, чтобы мы отказались от нашего намерения, не просили бы разрешения на свидание и не пользовались бы этим разрешением, если бы оно даже было дано. "По искреннему расположению к вам и из желания добра, уверяю вас.-- говорил Некрасов,-- что это свидание очень понизит ваши курсы в глазах III Отделения". Слова Некрасова дышали искренностью и убеждением в полезности его совета. Но мы все-таки стояли на своем, и нам посоветовали обратиться к князю Суворову, тогдашнему петербургскому генерал-губернатору, с просьбою о разрешении свидания с Николаем Гавриловичем. Он дал нам это разрешение с первого же слова 1 . Когда мы пришли в крепость, то нас адресовали к коменданту крепости Сорокину. Мы представились ему, и он начал говорить сначала с Елисеевым и, между прочим, спрелгл, не родственник ли он купцу Елисееву, который снабжает Петербург гастрономическими продуктами. А затем он обратился ко мне с разными вопросами: кто я? в каком родстве состою с Чернышевским? -- на что я ответил, что я состою с ним не в родстве, а в близком знакомстве; а на вопрос, чем я занимаюсь,-- я сказал, что служу в военном министерстве (и это была сущая правда; а как я попал в это министерство -- это курьезная история; но долго было бы рассказывать ее здесь). На это комендант воскликнул: "Вот как! это странно! я сам имею честь служить в военном министерстве, и вы видите, я ношу военную форму, а вы не в военной форме и даже совсем не в форме, а в штатском платье". В оправдание себя я стал объяснять, что я чиновник сверх штата, принят в министерство временно на усиление личного состава, служу без жалованья и т. д. Комендант прервал мои объяснения коротким замечанием, что все служащие в военном министерстве имеют форму и должны ходить в форме. Но все это было сказано не страшным начальническим и повелительным топом, а совершенно добродушно и просто. Комендант приказал проводить нас в какую-то канцелярию, где уже ожидали свидания с Николаем Гавриловичем А. Н. Пыпин с братом и с двумя сестрами. Скоро ввели сюда и Николая Гавриловича в сопровождении какого-то офицера, но не жандармского. Он был бледен, но в выражении его лица не видно было ни упадка духа, ни изнурения, ни грусти и печаля. Поздоровавшись со всеми, Николай Гаврилович прежде всего обратился к сестрам Пыпина и стал с ними разговаривать. По какому-то молчаливому соглашению мы действовали так. Когда Николай Гаврилович разговаривал с кем-нибудь одним из нас, остальные отходили в сторону, окружали офицера и вступали с ним в разговоры. Когда очередь дошла до меня, то Николай Гаврилович прежде всего спросил меня о моих дачных делах и затем сказал, что он на каторге непременно будет писать много и постарается присылать нам свои статьи для помещения в "Современнике" и что, если их нельзя будет печатать с его именем, то нужно попробовать подписывать их каким-нибудь псевдонимом, а если и это будет нельзя, то чтобы они представлялись в редакцию каким-нибудь подставным лицом, например, хоть вашим "Лозанием".-- так назывался в нашем кругу мой товарищ по духовной академии Л. Н. Розанов, живший у меня и близко познакомившийся с Николаем Гавриловичем (он был описан в "Искре" под именем Лозания, устроившего поход против начальства одной из семинарий, кое-что писал в "Современнике" 2 и был известен Некрасову; мы и предполагали сделать его подставным лицом). "Да я, впрочем, поговорю об этом с самим Некрасовым". Я сказал, что Некрасов едва ли придет к нему проститься. "Отчего же? -- с живостью сказал Николай Гаврилович,-- а Сашенька (Пыпин) говорил мне, что Некрасов собирается ко мне". Я повторил, что он едва ли придет и что я передам ему ваши слова. Мне не хотелось огорчать Николая Гавриловича сообщением, что Некрасов сам даже мне с Елисеевым не советовал просить свидания и являться на свидание с ним. И затем я простился с Николаем Гавриловичем уже навеки с чувствами, которые мне даже в настоящее время трудно и больно было бы описывать. Поверьте мне,-- рана и до сих пор не зажила.

M. A. АНТОНОВИЧ
АРЕСТ Н. Г. ЧЕРНЫШЕВСКОГО

Максим Алексеевич Антонович (1835--1918) -- сотрудник "Современника". С 1859 г., окончив Духовную академию, занимался журналистикой. С Чернышевским его познакомил Добролюбов в конце 1860 г. (см. "Н. А. Добролюбов в воспоминаниях современников". М., 1961, с. 231), и с тех пор он имел доступ к Чернышевскому "во всякое время" (Дело Чернышевского, с. 71). После смерти Добролюбова на Антоновича стали смотреть как на его преемника. По свидетельству Г. З. Елисеева, "Чернышевский возлагал на него большие надежды в будущем" ("Шестидесятые годы". М. А. Антонович. Воспоминания. Г. З. Елисеев. Воспоминания. "Academia", 1933, с. 154). С "Современником", с сентября 1859 г. и вплоть до запрещения журнала в 1866 г., была связана вся литературная работа Антоновича. Антонович помогал Чернышевскому в подготовке собрания сочинений Добролюбова и довел издание до конца уже один после ареста Чернышевского. Некоторые рукописи и дневник Добролюбова, оставшиеся у него, Антонович бережно хранил и в 1888 г. возвратил Чернышевскому. Когда Антонович писал свои воспоминания, еще не были известны предшествовавшие аресту Чернышевского подготовительные меры III Отделения. Уже во время студенческих волнений 1861 г. за Чернышевским было установлено тайное наблюдение (А. Шилов. П. Г. Чернышевский в донесениях агентов III Отделения.-- "Красный архив", 1926, т. I (XIV), с. 122). Жандармов интересовало все: посетители, выезды из дома, получаемая и отправляемая корреспонденция, выбрасываемые рукописи; были подкуплены швейцар и прислуга. Однако необходимых для ареста фактов не обнаруживалось, и в апреле 1862 г. царю был представлен "Список лиц, у которых предполагается сделать одновременный строжайший обыск": первым в этом списке пятидесяти "неблагонадежных" значился Чернышевский (Дело Чернышевского, с. 133). Чтобы не возбудить общественного мнения, с обыском было решено повременить. Майские пожары 1862 г., устроенные, вероятно, полицией с провокационными целями, появление прокламации "Молодая Россия", открыто призывавшей к уничтожению самодержавия, развязали руки реакции. В мае была создана "особая следственная комиссия" под председательством А. Ф. Голицина, в июне закрыты воскресные школы и другие общественные учреждения, временно запрещены "Современник" и "Русское слово", начальникам губерний разослано распоряжение о невыдаче Чернышевскому заграничного паспорта. В записке III Отделения в Следственную комиссию Чернышевский аттестовался как опасный писатель, пользующийся авторитетом "преимущественно между молодым поколением, которое он старался возвысить в глазах общества и в котором видел лучших деятелей нашего времени"; он "составил себе отдельный круг знакомства по преимуществу из молодых людей, сделавшихся государственными преступниками" (там же, с. 11, 150). Туда же были отправлены анонимные письма "доброхотных защитников престола" с требованием немедленного ареста Чернышевского -- "коновода юношей", "хитрого социалиста", "врага общества" (там же, с. 146--147). Непосредственным поводом к аресту Чернышевского послужило перехваченное III Отделением письмо Герцена к Н. А. Серно-Соловьевичу с предложением издавать запрещенный "Современник" за границей (Герцен, XXVII, кн. I, с. 244). Несмотря на то что среди перехваченных писем Герцена не было ни одного, адресованного Чернышевскому, начальник III Отделения отдал распоряжение: "Литератора Чернышевского повелено арестовать вследствие найденных по арестовании чиновника Ветошникова на его имя писем от Герцена" ("Русская литература", 1970, No 1, с. 240). В агентурной записке от 7 июля 1862 г. зафиксировано: "Сегодня во 2 часу пришел к нему полковник Ракеев с надзирателем Мадьяновым, и только что они вошли, от Чернышевского вышли д-р Боков и Антонович" (Дело Чернышевского, с. 108). Печатается по журн. "Былое", 1906, No 3, с. 90--94, где опубликовано впервые. 1 Разрешение на свидание Антоновича и Елисеева с Чернышевским датировано 13 мая 1864 г. 19 мая генерал-губернатор Суворов предписал коменданту крепости дозволить видеться с Чернышевским его родным, а также Бокову и Некрасову. Но Некрасова в это время уже не было в Петербурге: он уехал за границу (Чернышевский, вып. 4, с. 226--227; Н. С. Ашукин. Летопись жизни и творчества Н. А. Некрасова. М.--Л., 1935, с. 297). 2 По имеющимся данным, Л. И. Розанов начал печататься в "Современнике" только с марта 1864 г. (В. Э. Боград. Журнал "Современник", 1848--1866. Указатель содержания. М.--Л., 1959).

Во всех этих стихах Некрасов говорит о духовно близких ему людях, единомышленниках и соратниках по борьбе. После смерти Добролюбова и ареста Чернышевского Некрасов писал:

Узы дружбы, союзов сердечных -

Всё порвалось: мне с детства судьба

Посылала врагов долговечных,

А друзей уносила борьба.

Песни вещие их не допеты,

Пали жертвою злобы, измен

В цвете лет; на меня их портреты

Укоризненно смотрят со стен.

Многие стихотворения и поэмы Некрасова посвящены описанию народной и, в частности, деревенской жизни. Николай Алексеевич рос на Волге. Образ великой русской реки постоянно встречается в его произведениях. На берегах Волги поэт не только провел детство и раннюю юность, но, будучи уже общепризнанным поэтом России, он постоянно приезжал в эти с детства любимые места. Связь Некрасова с родным краем на протяжении всей жизни постоянно оказывала влияние на его творчество. Несмотря на то что поэт был всегда занят, что в его петербургской квартире с утра до позднего вечера кипела напряженная творческая работа, он находил время, чтобы приехать в родные места, побродить с ружьем по окрестным полям и лесам. «Круг его летней охоты - луга смежных губерний: Ярославской, Костромской, Владимирской. Он их хорошо знал, и большая часть его типов принадлежит средней России»,- вспоминала сестра поэта Анна Алексеевна.

Запас впечатлений и жизненных наблюдений, собранный поэтом во время охотничьих странствий, помогал ему создавать правдивые, реалистические произведения. Многие истории, услышанные Некрасовым от крестьян, легли в основу его стихотворений и поэм. Так, например, «Орина, мать солдатская» ему сама рассказывала свою ужасную жизнь»,-вспоминала Анна Алексеевна.

В тридцатых годах нашего века в деревне Острецово Костромской области еще бытовало предание, связанное с именем Некрасова. Жители этой деревни считают, что героиня стихотворения «Орина, мать солдатская» «списана с натуры». Это их односельчанка Орина, дом которой до сих пор стоит на краю деревни. По их словам, однажды к Орине зашел усталый, долго плутавший по лесу охотник, которого она позвала в избу, напоила чаем и долго рассказывала ему о своем сиротском, вдовьем житье. Крестьяне считают, что этим охотником был Некрасов. Поэт действительно часто охотился в соседнем Буйском уезде.

Знаменитая поэма «Коробейники» тоже связана с крестьянином-охотником Г. Я. Захаровым, которому поэт и посвятил это произведение.

Некрасов познакомился с Захаровым в Костроме, стал приезжать к нему в деревню Шоду, находящуюся в 50-60 верстах от города, подружился с ним и его семьей. Однажды на охоте Гаврила Яковлевич рассказал Некрасову об убийстве двух коробейников, которое произошло неподалеку от Шоды. Этот рассказ с незначительными изменениями и лег в основу поэмы.

Когда Некрасов прислал своему другу-приятелю Захарову оттиск «Коробейников», то произведение это оказалось настолько близким к рассказу Гаврилы Яковлевича, что его брат испугался «подарочка» и в сердцах воскликнул: «Ну вот, рассказал ему на свою голову, теперь по книжке узнают, пойдут допросы, замучают».

А подарочек действительно был замечательным: в героях поэмы «Коробейники» и Гаврила Яковлевич и его жена Марианна Родионовна узнали самих себя. Поэт наделил героев этого произведения и внешностью и характерами супругов Захаровых. Это и был «подарочек», о котором говорится в посвящении к поэме.

Начало «Коробейников» стало народной песней, которую поют по всей нашей стране.

Кто из нас не помнит стихов о дедушке Мазае и описания деревни, в которой он жил?!

Вся она тонет в зеленых садах;

Домики в ней на высоких столбах

(Всю эту местность вола понимает,

Так что деревня весною всплывает,

Словно Венеция). Старый Мазал

Любит до страсти свой низменный край.

И это стихотворение также имеет под собой реальную основу. Под Костромой, в Заречье, до пятидесятых годов нашего века сохранялся почти в неприкосновенности «край деда Мазая»-сторона лесов, озер и болотных пустошей. В этом «низменном крае» была деревенька Малые Вежи. Рядом с ней стояло село с широко распространенным в старое время названием «Спас». Оно слилось с Вежами и стало называться Спас-Вежи. Именно здесь жил приятель Некрасова - рыбак и охотник Мазай. В этих же краях до последнего времени жили его потомки Мазаевы.