Социальная общность

Структурные элементы общества

Одним из наиболее распространенных подходов к формированию социальной структуры общества является выделение в качестве исходного элемента различных видов социальных общностей.

Социальная общность - реально существующая, эмпирически фиксируемая совокупность индивидов, отличающаяся относительной целостностью и выступающая самостоятельным субъектом социального действия. Существует и другое определение социальной общности, когда под ней понимаются все существующие социальные объединения, члены которых связаны общими интересами и находятся в прямом или косвенном взаимодействии.

Социальные общности различаются разнообразием конкретных исторических и ситуационно обусловленных видов и форм. Общности различаются:

§ по количеству составляющих общность элементов (от двух элементов до многих миллионов)

§ по продолжительности существования (от кратковременных, существующих меньше продолжительных жизни одного поколения людей, до долговременных, существующих многие поколения)

§ по плотности связей между членами объединения (от тесносплоченных коллективов до номинальных объединений)

По совокупности признаков социальные общности можно разделить на два типа - массовые и групповые. Массовые общностиотличаются от групповых прежде всего качеством и степенью взаимодействия. Признаками массовой общности являются следующие черты:

§ объединения представляют собой аморфные образования с нечеткими разделительными границами

§ для объединения характера неопределенность количественного и качественного состава, ему присущи разнородность и межгрупповая природа

§ для объединения характерен ситуативный способ образования, объединение не устойчивым, но быстро меняющимся

Массовыми общностями являются толпа, политические и общественные движения, различные ассоциации.

В силу аморфного состава массовые общности не рассматриваются в качестве структурных социальной-групповой структуры общества.

Групповые общности (социальные группы) отличаются от массовых более тесным взаимодействием и выступают в качестве основных элементов структуры общества.

[править]Социальная группа

Социальная группа - совокупность людей, имеющих общий социально значимый признак, общие интересы, ценности и нормы поведения, складывающиеся в рамках исторически определенного общества.

По мнению Роберта Мертона: "Социальная группа - это совокупность индивидов, определенным образом взаимодействующих друг с другом, осознающих себя частью группы и признающихся членами этой группы с точки зрения других людей" . В данном случае, принадлежность к той или иной социальной группе рассматривается как основа для самоидентификации личности.

Социальные группы в свою очередь делятся по масштабу и степени сплоченности на большие и малые, первичные и вторичные.

Большие группы - крупные объединения людей, характеризующиеся наличием общих интересов и пространственной разобщенностью. К большим группам относятся этносы, классы, территориальные общности, профессиональные группы, социальные слои.

Малые группы - малочисленные по составу объединения, члены которых связаны общей деятельностью и находятся в прямом, непосредственном, личном общении. Характеристиками малых групп является малый состав, пространственная близость членов, общность групповых ценностей, норм и образцов поведения, неформальный контроль за поведением членов группы. Примерами малых социальных групп являются семья, школьный класс, студенческая группа, спортивная команда, бригада, банда.

Вторичные группы - социальные группы, члены которых взаимодействуют опосредственно, как правило - через членство в каких-либо институтах и организациях.

Первичные группы - малые социальные группы, члены которых находятся в прямом непосредственном взаимодействии.

Все большие группы являются вторичными.

Малые социальные группы могут быть как первичными, так и вторичными. Вторичные малые группы, как правило, объединены общей функцией и характеризуются отсутствием эмоциональных контактов.

В качестве основных элементов социально-групповой структуры могут выступать различные виды социальных групп, выделенные по разным основаниям. Это усложняет формирование единой социально-групповой структуры общества, и порождает различные подходы.

[править]Подходы к формированию социально-групповой структуры общества

Традиционный подход включает в себя несколько подструктур:

§ демографическая подструктура (половая, возрастная)

§ этноподструктура (племя, народность, нация)

§ территориальная подструктура (городское и сельское население, регион)

§ классовая подструктура (классы и социальные группы)

§ семейная подструктура

Социально-экономический подход , отстаиваемый, в частности, российским учеными Татьяной Заславской и Розалиной Рывкиной, понимает под социальной структурой общества - самих людей, организованных в различного вида группы и выполняющие в системе экономических отношений определенные социальные роли.

В рамках подхода, также выделяет ряд подструктур:

§ этнодемографическая подструктура

§ социально-территориальная подструктура

§ семейно-хозяйственная подструктура

§ организационно-управленческая подструктура

§ социально-трудовая подструктура

§ профессионально-должностная подструктура

Подход Питирима Сорокина . Рассматривая социальную структуру общества, Сорокин предложил схему выделения исходных элементов структуры в зависимости от характера ценностей, объединяющих отдельные группы общностей, выступающих в роли данных элементов.

Главнейшие формы неорганизованных и полуорганизованных групп, основанных на непостоянных ценностях:

§ внешне-организованные группы

§ толпа, публика

§ номинальные конгломераты

Важнейшие односторонние группы, построенные на одном ряде ценностей:

§ биосоциальные (расовые, половые, возрастные)

§ социокультурные (род, территориальное соседство, языковая группа, профсоюз, экономическая группа, религиозная группа, политическая группа, идеологическая группа, элитарная группа)

Важнейшие многосторонние группы, построенные вокруг комбинации двух или более рядов ценностей:

§ сословие

Сложившиеся в организованной группе ряды ценностей, закрепляют права и обязанности каждого члена группы по отношению к другим, функции и роли членов, а также престиж и социальный статус.

Социальная дифференциация

Слово "дифференциация" происходит от латинского корня, означающего "различие". Социальная дифференциация - это разделение общества на группы, занимающие разное социальное положение. Многие исследователи считают, что социальное расслоение свойственно любому обществу. Даже в первобытных племенах выделялись группы в соответствии с полом и возрастом, с присущими им привилегиями и обязанностями. Здесь же были влиятельный и уважаемый вождь и его приближенные, а также живущие "вне закона" отверженные. На последующих этапах развития социальное расслоение усложнялось и становилось все более очевидным. Принято различать экономическую, политическую и профессиональную дифференциацию. Экономическая дифференциация выражается в различии доходов, уровня жизни, в существовании богатых, бедных и средних слоев населения. Деление общества на управляющих и управляемых, политических лидеров и массу есть проявление политической дифференциации. К профессиональной дифференциации можно отнести выделение в обществе различных групп по роду их деятельности, занятиям. При этом некоторые профессии считаются более престижными в сравнении с другими.

Таким образом, уточняя понятие социальной дифференциации, можно сказать, что под ним подразумевается не просто выделение каких-либо групп, но и определенное неравенство между ними с точки зрения их общественного положения, объема и характера права, привилегий и обязанностей, престижа и влияния. Устранимо ли это неравенство? На этот вопрос даются разные ответы. Например, марксистское учение об обществе исходит из необходимости и возможности устранения этого неравенства как наиболее яркого проявления социальной несправедливости. Для решения этой задачи нужно в первую очередь изменить систему экономических отношений, ликвидировать частную собственность на средства производства. В других теориях социальное расслоение также расценивается как зло, однако оно неустранимо. Люди должны принимать такое положение как неизбежность. Согласно иной точке зрения, неравенство расценивается как положительное явление. Оно заставляет людей стремиться к совершенствованию общественных отношений. Социальная же однородность приведет общество к гибели. При этом многие исследователи отмечают, что в большинстве развитых стран происходит уменьшение социальной поляризации, увеличиваются средние слои и сокращаются группы, относящиеся к крайним общественным полюсам. Поразмышляйте над приведенными точками зрения, попытайтесь соотнести их с реальными общественно-историческими процессами.

Социальная стратификация

Социальная стратификация (от лат. stratum - слой и facio - делаю) - одно из основных понятий социологии, обозначающее систему признаков и критериев социального расслоения, положения в обществе; социальную структуру общества; отрасль социологии. Термин «стратификация» вошел в социологию из геологии, где он обозначает расположение пластов земли. Но люди изначально уподобляли существующие между ними социальные дистанции и перегородки слоям земли, этажам расположенных предметов, ярусам растений и т.п..

Стратификация - это деление общества на специальные слои (страты) путем объединения различных социальных позиций с примерно одинаковым социальным статусом, отражающее сложившееся в нем представление о социальном неравенстве, выстроенное по горизонтали (социальная иерархия), вдоль своей оси по одному или нескольким стратификационным критериям (показателям социального статуса). Деление общества на страты осуществляется исходя из неравенства социальных дистанций между ними - основное свойство стратификации. Социальные страты выстраиваются вертикально и в строгой последовательности по индикаторам благосостояния, власти, образования, досуга,потребления. В социальной стратификации устанавливаются определенная социальная дистанция между людьми (социальными позициями) и выстраивается иерархия из социальных слоев. Таким образом фиксируется неравный доступ членов общества к тем или иным социально значимым дефицитным ресурсам путем установления на границах, разделяющих социальные страты, социальных фильтров. Например, выделение социальных слоев может осуществляться по уровням доходов, образования, власти, потребления, характеру труда, проведению свободного времени. Выделенные в обществе социальные слои оцениваются в нем по критерию социального престижа, выражающего социальную привлекательность тех или иных позиций. Но в любом случае социальная стратификация является результатом более или менее сознательной деятельности (политики) правящих элит, крайне заинтересованных в том, чтобы навязать обществу и легитимизировать

©2015-2019 сайт
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2016-08-20

ДИФФЕРЕНЦИАЦИЯ СОЦИАЛЬНАЯ, любые возникающие в процессе социального взаимодействия и закрепляемые в социальной структуре различия между индивидами, группами и их положением (позициями) в обществе.

Обычно выделяют 4 главные формы дифференциации социальной:

1) Функциональная дифференциация (разделение труда, профессиональная и ролевая) обозначает разделение сфер деятельности: на самом высоком уровне - между политикой, экономикой и культурой; на среднем уровне - между многофункциональными корпорациями; на индивидуальном - между экономическими специальностями отдельных работников.

2) Ранговая дифференциация (кастовые, сословные, классовые и т. п. различия) отражает неравенство в распределении дефицитных ресурсов любого рода (власти, собственности, статуса, престижа, привилегий и др.).

3) Культурная дифференциация определяет различия в ценностях, образе жизни, менталитете, в следовании разным традициям, обычаям, нормам и правилам поведения.

4) Состязательная дифференциация построена на институциональном признании индивидуальных достижений в образовании, в вертикальной социальной мобильности и т. п. (чины, звания, награды, учёные степени и др.). В реальности все эти формы дифференциации социальной переплетены и взаимозависимы. Естественные различия между людьми (возрастные, половые, расовые и т.п.) в разных общественных системах приобретают разные значения, превращаясь в возрастные категории, гендерные роли, дискриминируемые группы и другие позиции в социальной структуре, определяющие статусные различия между людьми в процессе совместной деятельности, в передаче культурного наследия и др.

Функциональную и сопровождающую её структурную дифференциацию социальную после Г. Спенсера толкуют также и как эволюционный процесс специализации социальных ролей, институтов и организаций на исполнении конкретных узких функций, прежде слитых в одной роли или организации. Так, сосредоточенные в период Средневековья в церковных учреждениях функции образования, науки, социального контроля, попечения и др. со временем взяли на себя специальные светские учреждения. Функциональная специализация отдельных людей и социальных групп требует как взаимообменов между «равными», т. е. связей между действующими в равноценных социальных позициях (горизонтальная дифференциация социальная), так и асимметричных отношений по линии власть - подчинение (вертикальная дифференциация социальная, иерархия). Совокупность горизонтальных и вертикальных отношений описывает структуру любой социальной организации. В этом описании важно выделить переход дифференциации социальной в особую форму - системную социальную интеграцию, дифференциально отбирающую связи, поддерживающие функциональную целостность и работоспособность изучаемой социальной системы и не допускающие появления разрушительных расхождений между её элементами. В таком понимании и дифференциация социальная, и дополняющая её социальная интеграция по сути используются как адаптированные версии универсальных методологических принципов дифференциации и интеграции из общей теории систем и эволюции.

Эмпирические и теоретические исследования ранговой дифференциации социальной, тесно связанные с проблематикой социального неравенства, власти и собственности и потому всегда имеющие дело с людьми и группами в неравноценных социальных позициях, образуют специальную область «теорий социальной стратификации» (расслоения), включающую марксистские и веберианские теории классов. Социологи приписывают ранговые различия всем без исключения человеческим группам и обществам ввиду неустранимости неравенства (даже при отмене частной собственности) как необходимого условия всякой социальности. Без неравенства невозможно долго поддерживать мотивацию социальной деятельности. Развитая дифференциация социальная - показатель эволюционной сложности общества. Со времён Аристотеля, учившего, что есть свободные по природе и рабы по природе, коим «быть рабами и полезно и справедливо», не прекращается поиск и обоснование гармоничных соответствий между природными различиями людей по талантам и способностям и различиями их социальных позиций; иными словами, поиск естественной шкалы ранговой дифференциации социальной для «справедливой» расстановки людей в обществе. Однако большинство социальных мыслителей, начиная с Ж. Ж. Руссо, придерживаются мнения, что невозможно рационально и научно доказать достаточно существенную связь между естественным и социальным неравенствами и, соответственно, между индивидуальной дифференциацией (обусловленной случайным генетическим неравенством) и развивающейся исторически дифференциации социальной. Её нельзя уничтожить, но последствия дифференциации социальной можно смягчать и делать терпимыми для самых бедных слоёв общества. В современной политике этого добиваются поощрением состязательной формы дифференциации социальной и наделением и верхов, и низов общества всеобщим равным статусом граждан в демократическом, правовом, социальном государстве, цель которого - обеспечить всем международно признанные стандарты качества жизни, питания и потребления, достижимые при данном уровне цивилизации.

Лит.: Ленин В. И. Великий почин // Ленин В. И. Полн. собр. соч. 5-е изд. М., 1963. Т. 39; Аристотель. Политика // Аристотель. Соч. М., 1983. Т. 4; Вебер М. Избр. соч. М., 1990; Радаев В. В., Шкаратан О. И. Социальная стратификация. М., 1996; Руссо Ж. Ж. Об общественном договоре: Трактаты. М., 2000; Дарендорф Р. Тропы из утопии. М., 2002.

Немногие из советских обществоведов пытались «заглянуть» за тот предел, который определялся программными проектами – развитие общества, и ответить на вопрос, каким же будет социально однородное общество. С одной стороны, такое общество не должно быть бесструктурным, с другой – не ясны были критерии новой структуризации, основные элементы социальной структуры, различия между ними и т.д.

В начале 80-ых годов была выдвинута гипотеза о том, что «бесклассовая социальная структура будет носить как бы «ячеистый» характер». Элементами социальной структуры, ее «ячейками», станут трудовые коллективы, как реальные прообразы коммунистических ассоциаций. Однако при таком подходе не учитывались те социальные различия, которые выходили за рамки отдельных классов (территориальные, семейно-бытовые, демографические др.). Трудовые коллективы, занятые в разных отраслях сфера, регионах, отличались друг от друга гораздо больше, чем рабочие и крестьяне. Тем самым проблема перемещалась в другую плоскость, хотя ее актуальность не снижалась. Теоретическое моделирование заходило в тупик, прежде всего из-за того, что термины «различие», «равенство», «однородность» понимались весьма абстрактно. В массовое сознание внедрялось представление, что равенство (без предиката «социальное», который большинству ни о чем не говорил) – это одинаковость имущественного положения, зарплаты и потребления. Предостережения К.Маркса о грубом, аскетическом «уравнительном коммунизме», который не только не возвысил над частной собственностью, но даже не дорос до нее и способен лишь порождать всеобщую зависть, если и упоминались не только в историческом контексте, но никак не применительно к современности или будущему.

Центральная для теоретического анализа социальной структуры, для прогнозирования тенденции ее развития категория социальной дифференциации оказалась невостребованной.

Какова природа социальной дифференциации, причины ее возникновения и воспроизводства, посильна ли для общества (любого типа) задача ее устранения, а если нет, то какими способами и в каких границах необходимо регулировать процессы расслоения – все эти вопросы имеют первостепенное теоретическое и практическое значение.

Итак, социальная дифференциация есть разделение людей по показателям общественного положения и соответствующее объединение в более или менее однородные группы лиц, социальная дистанция между которыми незначительна, не фиксируется ни в форме права, ни в иных социальных нормах, а их общая позиция служит критерием самоидентификации.

Обратим внимание на следующее.

1. Речь идет не о всяких различиях, число которых необозримо, а лишь о те, которые связаны с социальным положением индивида (группы). Например, различия по образованию являются социальными, поскольку по закону разделения труда образования существенно влияет на возможность занятия те или иных позиций в обществе. Но различия половозрастные, территориальные (по месту жительства), национальные, конфессиональные объективно, т.е. по закону общественного разделения труда, не детерминируют положение человека в обществе, и если они приобретают социальный характер, то по причинам политическим: в силу искусственной дискриминации или необоснованных привилегий.

2. На индивидуальном уровне отставание по одному из показателей может компенсироваться за счет некоторых преимуществ по другим показателям. Различия по образованию часто сглаживаются более ответственной или значимой работой, общественный престиж компенсирует власть, зарплату – доходы от личного подсобного хозяйства и т.д. Этим же целям при разумной социальной политике служат льготы и привилегии, а также система перераспределения доходов. Но в данных вопросах требуется подлинное искусство маневрирования, гибкость, стратегичность, высокие нравственные принципы. Не секрет, что та безалаберность в отношении к льготам и привилегиям, которая возникла в 60-ые – 7-ые годы, стремление устанавливать их негласно и в основном по должностям, а не по заслугам, не только усилила неоправданную дифференциацию, но и вызвала деструктивные тенденции в социальной политике. Мечта Горбачева о сильной социальной политике была в принципе не реализуемой, поскольку правящая элита и не понимала ситуацию, и не хотела отказываться от накопленных преимуществ. К сожалению, подобная ситуация, хотя и на другой основе, складывается сегодня в некоторых странах СНГ.

О происхождении социального неравенства, как и о путях его преодоления, существует огромное число точек зрения. Обобщая те из них, которые имеют научный статус, и, отбрасывая обыденные, эмоциональные, мистические представления, можно выделить три подхода.

Первый – подход представляют различные модификации весьма распространенной в свое время «теории насилия», усматривающей причины расслоения в захвате, краже, преступлении, порабощении и т.д. Все это имело место в человеческой истории, но без внутренних источников воспроизводства богатства, как и социальной структуры в целом, невозможно. Несостоятельность данного подхода очевидна, - вызывает удивление лишь то, что в последнее время часто встречаются ссылки на Прудона («частная собственность есть кража»), на Бальзака («за каждым состоянием стоит преступление») и другие.

Во втором акцентируются различия между людьми по способностям, усердию и т.д. как исходная причина социальной дифференциации. Сторонники данного подхода утверждают, что сама жизнь проводит постоянно «естественный эксперимент», ставя многих людей в равные условия. И раз они добиваются разных результатов, то дело в них самих. Противники приводят не менее убедительные данные о том, как при изменении условий успеха добиваются те, кто ранее не имел никаких шансов. Парадокс в том, что и те и другие по-своему правы, но между этими крайними позициями аспект не истина, а проблема.

Третий подход можно назвать институциональным. Он в наибольшей степени обоснован, хоть и с разными конечными выводами, в марксистской теории классов и теории социального действия. В первой причинами социальной дифференциации (разделения общества на противоположные классы) называются: а) разделение труда; б) частная собственность; и в) «недостаточное для всего общества производство». «В основе деления на классы, – по словам Ф.Энгельса, – лежит закон разделения труда». Общественное разделение труда порождает частную собственность на средства производства и институт наследства, благодаря чему социальные различия закрепляются и передаются от поколения к поколению. Отсюда логическая схема устранения классов, классового неравенства. Прежде всего, необходимо ликвидировать частную собственность. «Коммунисты могут выразить свою теорию одним положением: уничтожение частной собственности», – указывали Маркс и Энгельс в Манифесте Коммунистической партии. Затем можно перейти к устранению общественного разделения труда и к подготовке «людей, которые умеют все делать».

Требование «уничтожения» частной собственности является оправданным и неизбежным в определенных условиях, не случайно оно возникло в глубокой древности, как «общность имуществ». Правда, история показала, что революционный путь экспроприации, национализации, конфискации и т.п. оказывается мене эффективным, чем эволюционные преобразования частной собственности в направлении ее акционирования, социализации, обобществления.

Что же касается «уничтожения» общественного разделения труда, то это с научной точки зрения чистейший волюнтаризм. Отменить действие объективных законов в природе или обществе невозможно. Их необходимо познавать и учитывать в своей деятельности. Сложность в том, что в сфере труда одновременно действуют многие законы: разделение труда, включая международное; перемены труда; кооперации; обобществления труда, закон стоимости, включая стоимость рабочей силы и др. Совместное действие этих законов вовсе не так ясно, как одиночное.

Для устранения третьей причины – недостаточного уровня производства – нужны иные способы: мотивация и стимулирование труда, научно-технический прогресс, включенность в международное разделение труда, готовность к инновационному поиску, самостоятельность производителей и многое другое. Фурье, например, сохранил в своей «Гармонии» частную собственность только потому, что не видел более действенных стимулов притяжения к труду. Если общественное производство не развито, то социальные различия воспроизводятся и усиливаются.

В теории социального действия социальная дифференциация связана с выделением жизненно важных для существования общества функций, (которые могут успешно выполняться более или менее специализированными институтами). Доказывается, что от степени дифференцированности системы зависит вероятность появления в ней нововведений.

В целом основным объективным источником генезиса и воспроизводства социальной дифференциации является число ответов по каждому варианту, закон общественного разделения труда. Его действие дополняется (усиливается либо ослабляется) рядом факторов – экономических, политических, культурных и др. На основе факторного анализа можно, например, утверждать, что снижению социальной дифференциации способствуют:

1) расширение каналов меж- и внутригенерационной (иоколенческой) мобильности, большие возможности перемещений людей, выбора места работы и жительства;

2) более высокий уровень образования, квалификации, культуры в целом;

3) многоукладность экономики, диверсификация производства, ограничение монополий;

4) развитый рынок труда;

5) система социальной защиты, пенсионного обеспечения и социального страхования;

6) эффективный механизм стимулирования и мотивации труда;

7) четкая нормативно-правовая база, высокий уровень правосознания населения.

Некоторый уровень социальной дифференциации неизбежен в любом обществе. Так, в экономически развитых странах считается допустимым неравенство в доходах не превышающее коэффициент равный 5 (соотношение 20% высоко- и низко-доходных общественных классов). Такое неравенство было бы приемлемым и для нашего общества, по крайней мере, на психологическом уровне. Так, на вопрос, какой, по-вашему, должна быть зарплата руководителя предприятия (учреждения), население республики, опрошенное по репрезентативной республиканской выборке (1487 чел.), дало такие ответы:

1) на уровне средней зарплаты работников – 23,4% опрошенных;

2) выше средней в 2-3 раза – 36,6%;

3) выше средней в 4 раза – 26,6%;

4) выше средней в 10 раз – 8,4%;

5) выше средней в 15 раз – 2,3%;

6) по ситуации в зависимости от того, как идут дела – 1,2%.

N– общее число ответов;

n– число ответов по каждому варианту;

t– соответствующий варианту коэффициент превышения, во сколько раз.Z.

При прогнозном определении уровня доходов на одного члена семьи, который обеспечивал бы, по мнению респондентов, нормальную жизнь, запросы существенно расходятся, однако для большинства достаточным было бы увеличение сегодняшнего уровня в 2–3 раза. Опросы показывают, что, если бы разницу в зарплате определяли не нормировщики Министерства труда, а население, скажем, на референдуме, она была бы значительно больше, чем в настоящее время, особенно для категории высококвалифицированного труда. Это значит, что население проголосовало бы за усиление социальной дифференциации.

Кажется, что такой вывод противоречит не только прежним уравнительным стереотипам, но и распространенным представлениям о современном состоянии массового сознания. Однако важно учитывать, что декларации о «сглаживании и окончательном стирании социальных различий» не могли скрыть от населения реальное расслоение общества.

Что касается массового сознания, то сегодня в нем ярко выражены две тенденции: во-первых, нарастающее возмущение неоправданно высокими и часто полукриминальными доходами, во-вторых, неприятие необоснованного выравнивания зарплаты и пенсии, попадание в число «льготников» те, кто не имеет на это права и т.п. Заметим, что в пропагандистских целях эти тенденции смешиваются или подменяются друг другом, смотря по тому, что хотят доказать.

Общественное мнение, в принципе, не расходится с теоретическим выводом о том, что для общества в равной степени неприемлемы и опасны, как несправедливое расслоение, получение незаслуженных преимуществ представителями высших классов, так и уравнительность в сфере доходов и потребление, унификация социальных параметров, образе жизни и т.д. Несправедливость равной оплаты неравного труда, игнорирование различий по образованию, квалификации, опыту, знаниям, отношению к делу столь же оскорбительны и не терпимы, как и извлечение незаслуженных выгод из должности, собственности и т.п.

Частная собственность, как эпифеномен общественного разделения труда, безусловно, является одной из сильных причин расслоения, – как исторически, так и фактически. Но не единственной. Истории известен азиатский способ производства, который не знал частной собственности. Право собственности принадлежало государству, работники выступали лишь пользователями земли, воды, ирригационных устройств и других средств производства. Свободные мелкие производители находились в зависимости от государства и эксплуатировались через налогово-повинностную систему. В социальной структуре выделялись такие группы, как «верховное деспотическое начало», представленное фараоновской и жреческой знатью; низший государственный аппарат – главы общин и иные начальники; воинство; ремесленники; крестьяне и рабы. Последних было немного, они выполняли функции челяди, однако, оценивая положение народа в азиатском обществе, его называют «поголовным рабством».

Социальные различия между «верхами» и «низами» были огромны и, как правило, не преодолимы, вертикальная мобильность отсутствовала, общественное производство теряло стимулы к труду, к технологическим усовершенствованиям и деградировало. Не знала частной собственности и российская поземельная крестьянская община. Землей владела вся община, «мир», по праву общей, коллективной собственности. Периодически проводились переделы земли с целью выравнивания наделов отдельных семей. Казалось бы, переделы земли по самому справедливому критерию – «по едокам», должны были бы исключить самою возможность дифференциации внутри общины. Но имущественное расслоение после отмены крепостного права нарастало. Более активные семьи занимались промыслами, извозом, отходничеством и т.д. Общинное владение, – по словам Энгельгардта, – спасает многих малоспособных к хозяйству от окончательного разорения. Вместе с тем хозяйственная экономическая эффективность общины снижалась. Деление «по едокам» стимулировало рождаемость. Так, за 45 лет, с 1861 по 1905 год, крестьянское население выросло более чем в 2 раза. Соответственно, уменьшились наделы, снизилась товарность производства. Община, препятствуя миграции, задерживая мобильность крестьян, могла, при нарастании малоземелья, лишь воспроизводить равенство бедности.

Ему (земледельцу России) нужен теперь кооперативный труд, организованный в широком масштабе. Но оборудование, удобрение, агрономические методы и прочее – все необходимые для коллективного труда средства – где их найти? Именно здесь-то и скажется крупное превосходство русской «сельской общины». 3 Ясно, что речь идет не о колхозе на основе огосударствленных средств производства, а о добровольном объединении для самостоятельного хозяйствования. Собственность, как бы минуя фазу единоличества, точнее – проходя лишь юридическое оформление, сразу же обобществляется, приобретая статус паевой, акционерной, кооперативной собственности. Это позволяет вести крупное производство, не переходя за границы тотального отчуждения человека от собственности и результатов совместного труда. Фактически это тот же путь социализации собственности, но учитывающий артельные традиции и общинную мораль крестьянства России.

Эти опыты привлекли пристальное внимание К.Маркса. И если он не изменил свои взгляды на судьбы частной собственности, то, думается, по следующим причинам. Во-первых, он не считал возможным победу социализма в одной, тем более слабо развитой, стране. Новое общество могло появиться лишь после того, как капитализм выполнит свою «цивилизаторскую роль», а именно – разовьет производительные силы, дисциплинирует работников, завершит создание мирового рынка, устранит все остатки феодализма. Во-первых, по Марксу, история не знает попятного движения, а поэтому возврат каких-либо элементов «азиатской деспотии», «египетского фараонства», «кастовости» и т.п. совершенно исключался. И, в-третьих, в то время не было никаких оснований допустить, что правящие классы способны на социальное партнерство и компромиссные решения классовых конфликтов. Их сила – в частной собственности, и она подлежала уничтожению.

История еще раз в XXв. показала, что сама по себе ликвидация частной собственности, всеобщее огосударствление средств производства не решает автоматических социальных проблем.

Кратковременный трудовой подъем и энтузиазм постепенно снижались из-за отсутствия эффективного и постоянно действующего мотивационного стимулирования механизма. Хотя классовое неравенство умножается, но возрастают социальные различия внеклассового происхождения.

Китай, отказавшись от догматического тезиса о несовместимости частной собственности с социализмом, сделал ставку на использование стимулирующего эффекта собственности, и добился резкого подъема производства. Фурье сказался прав; не директивное устранение частной собственности, а ее постепенная социализация с использованием присущей ей высокой мотивации труда – таков теоретически оправданный путь преобразования собственности и всего устройства общественной жизни. Отсюда следует и другой вывод: попытки возврата в постсоциалистических странах к классическим формам частной собственности, которых уже давно не существует в развитых странах, основаны на весьма поверхностных исторических аналогиях и в конечном счете могут лишь усилить социальную напряженность. Но и консервация прежних структур, отказ от реформ в экономике и социальной сфере неизбежно ведет к накоплению социального нетерпения со всеми негативными последствиями.

Регулирование социальной дифференциации слишком ответственная задача, чтобы ее можно было оставлять во власть стихии, и в то же время слишком сложная, чтобы браться за ее решение на основе обыденных представлений или концепции, созданных применительно к иным историческим условиям, иному уровню экономики, культуры, политическим традициям. Не упрощая проблему учитывать следующее.

1. Социальная дифференциация возникает и воспроизводится в силу объективного действия закона общественного разделения труда. Этот закон проявляется в разнообразии жизненно важных для существования общества как системы функций, которые наиболее успешно выполняются специализированными институтами и кадрами профессионалов. Так возникает совокупность общественных позиций, вначале как бы обезличенных. Например, начиная освоение космического пространства, общество не знает, кто будет исполнять данную функцию, но в определенной мере пытается заранее установить социальную позицию космонавтов, исходя из общественной значимости новой функции. Общество заинтересовано, чтобы наиболее значимые функции выполнялись самыми способными людьми, и ради этого иерархизирует структуру социальных позиций, устанавливая определенную дистанцию между ними, для преодоления которой претенденты должны приложить немалые усилия и доказать свой профессионализм.

Такова общетеоретическая модельная схема социальной структуризации общества. Она существенно деформируется тогда, когда:

социальные позиции наследуются, невзирая на личные заслуги и способности;

дистанция между позициями уменьшается настолько, что продвижение по иерархической лестнице не оправдывает затраченных усилий;

та или иная группа приобретает возможности определять свою значимость и преимущества по собственному усмотрению, вопреки изменившимся потребностям общества. Крайний случай: функция исчезает, но люди ее исполнявшие настаивают на ее продолжении;

возникают «теневые структуры» криминальной направленности, «закрытые распределители», «новые классы» и иные образования в «порах» или вне нормативной иерархии позиций.

Подобного рода отношения нарушают объективную логику «позиционирования»: здесь уже не функции рождают определенные элементы структуры, а наоборот – группы добиваются сохранения своего положения, вне зависимости от функции.

2. Определенный уровень социальной дифференциации необходим для общества и соответствует ожиданиям людей. По закону социального сравнения индивиды стремятся к продвижению, занятию более высоких социальных позиций, лучшего общественного положения. В этом основа высокой состязательной активности, мотивации достижений, успеха, инициативности, поиска. Важно только, чтобы возможность продвижения была не только декларируемой, но и реальной. Социальная дифференциация приобретает угрожающий для стабильности общества характер, если она:

становится чрезмерной, т.е. превышает экономически и психологически приемлемый уровень;

определяется не личными заслугами, а различными привходящими обстоятельствами (происхождением, связями и т.д.);

порождает теневые или криминальные группировки, выходящие за рамки функциональной структуризации общества;

закрывает каналы социальной мобильности, демократические формы смены лидеров, ротацию кадров.

3. В регулировании социального положения особого внимания требует нижняя граница дифференциации: уровень жизни, образование, доступ к социокультурным благам и др. показатели. «Черта бедности» не должна ставить людей в критическое положение угрозы выживанию. Декларация ООН о правах человека требует установления определенного минимума гарантированных государством социальных услуг для поддержки человеческого существования. Крайне важно, чтобы первая дистанция к более высокому положению была наиболее легкой, доступной каждо-му, и побуждающей к ее преодолению. Кроме материального уровня необходимо поддерживать оптимизм, коммуникативность, неформальные связи взаимопомощи, солидарность в отношении к тем, кто временно оказался в затруднительном положении.

Однако, в определении базисных потребностей «нормального» (или «достойного») уровня жизни и соответствующих благ и услуг для его поддержания у специалистов единого мнения нет. Так, американский социолог Пинч выделяет четыре подхода к его определению: а) англосаксонский; б) западноевропейский; в) американский; г) японский. Несмотря на то, что все эти подходы реализуются в рамках экономического развития стран, они существенно различаются по объему благ и услуг, гарантируемых государством человеку, в зависимости от традиции, культуры, стоимости рабочей силы, стратегии социальной политики.

В нашем обществе данная проблема стала обсуждаться только в последние годы. Господствующий в советское время «нормативный метод», исходил не из реальных потребностей людей, а из усредненных показателей (на 1000 чел. и т.п.), которые скрывали минимум обеспеченности, да к тому же, не всегда выполнялись. Такие общепринятые категории, как «прожиточный минимум», «минимальный потребительский бюджет», не рассчитывались и не использовались в планировании качества и уровня жизни.

Считается, что в настоящее время для повышения нижней границы уровня жизни в нашей стране не хватает средств. Это так, однако, и имеющиеся ассигнования не всегда используются эффективно, адресно. Начатые социальные реформы должны создать нормативную базу предоставлением бюджетных средств, сформировать новые механизмы реализации социальных программ, основанные на принципах адресной субсидиарности, стимулярности.

4. Регулирование социальной дифференциации предполагает, причем в качестве первого условия, определенность и гласность, общественную полезность и эффективность критериев социального продвижения. Можно вспомнить, что в царской России существовало правило, по которому солдат, выходец из крестьян или мещан, дослужившийся до полковника, получал дворянское звание. Определенность и понятность данного стимула делали его весьма привлекательным для многих выходцев из простого народа.

К сожалению, такие исторические примеры скорее исключение, чем правило. В советском обществе учитывались, прежде всего, партийность, происхождение, отчасти национальность, а также наличие диплома (не важно какого), семейное положение, моральная устойчивость и т.п., и лишь после них профессиональная способность, знание дела. Если в развитых странах образцом для подражания стал человек, сделавший самого себя, то у нас формировался человек системы, способный в наибольшей мере адаптироваться к ее критериям, используя, в том числе, и их недостатки. Были, конечно, должности, которые нельзя было заместить «выдвиженцами». Королев, Туполев, Антонов, Калашников, Орловский и десятки других профессионалов, чей высокий статус определялся личным талантом и признавался народом, не меняли общей тенденции.

Переходный период разрушил не только «номенклатурные» критерии, но и те остатки общественно оправданного социального продвижения по заслугам, которые система вынуждена была допустить.

В социологических исследованиях на вопрос, что в наибольшей степени способствует сегодня продвижению, на первых мечтах называются: а) наличие связей; б) доступ к кредитам, лицензиям и т.п.; в) возможность использования госсобственности, а на последних – образование и личные способности. Это значит, что массовое сознание не видит пока оптимальных, с общественной точки зрения, нормативных критериев социального продвижения. Понятно, что подобная ситуация не способствует упорядочению социальных отношений и стабилизации общества.

5. Формирование среднего класса. За счет роста среднего класса социальная структура меняет свою форму: из пирамидальной превращается в ромбовидную. Между «верхами» и «низами» появляется «буферный пласт» самодостаточного населения, которое более всего заинтересовано в стабильности, и обладает стойким иммунитетом ко всякому революционаризму. В силу этого степень расслоения уменьшается, но в то же время сохраняется стимулирующая роль самой иерархии позиции.

Пути создания среднего класса в нашей стране будут рассмотрены ниже.

В зарубежной социологической науке повсеместное распространение получило понятие социальной стратификации. В принципе, если иметь в виду онтологию этих терминов, то они тождественны, т.е. об одном и том же. Методологические различия можно усмотреть в том, что понятие социальной структуры позволяет включать в анализ социально-демографические и социально-профессиональные группы, не совпадающие со стратами. Не случайно, Н.Смелзер одну из глав своего учебника назвал «Социальная структура», а не стратификация. Думается, что отмеченный момент, а также давняя традиция позволяют нам использовать понятие социальной структуры, конечно, не сводя его к известной трехчленной формуле.

Нередко можно наблюдать, что между развитием индивидуальности и социальным интересом существует отношение, заключающееся в том, что уровень этого развития повышается по мере того, как расширяется круг, на который распространяется последний. Если перед нами две социальные группы М и N, резко отличающиеся друг от друга как по своим характерным особенностям, так и по своему взаимному настроению, но из которых каждая сама по себе состоит из однородных и тесно связанных между собой элементов, то обыкновенное развитие вызывает среди последних все возрастающую дифференциацию; различия между индивидуумами во внешних и внутренних склонностях и их проявлении, которые первоначально были минимальными, обостряются вследствие необходимости добывать себе средства к жизни, из-за которых идет борьба, все более своеобразными способами; конкуренция создает, как известно, специальность индивидуума. Как бы ни был различен исходный пункт этого процесса в группах М и N, он должен все же постепенно уподоблять их друг другу. Можно заранее предположить, что с увеличением несходства составных частей группы М между собою и несходства составных частей группы N между собою - в каждой из них можно будет найти все возрастающее число проявлений, сходных с проявлениями в другой; происходящее во всех направлениях уклонение от нормы, которая до сих пор имела значение для каждого комплекса самого по себе, необходимо должно приблизить членов одной группы к членам другой. Это произойдет уже потому, что, как бы ни были различны социальные группы сами по себе, формы дифференциации одинаковы или сходны между собою: отношения простой конкуренции, соединение многих слабых против одного сильного, преобладание отдельных членов, прогрессия в развитии раз завязанных индивидуальных отношений и т.д. Действие этого процесса - с чисто формальной стороны -нередко можно наблюдать в той интернациональной симпатии, которую питают Друг к другу аристократы и которая странным образом не зависит от специфического содержания их существа, имеющего в других случаях решающее значение для привлечения и отталкивания. После того как процесс социальной дифференциации привел к отделению высокого от низкого, чисто формальный факт известного социального положения устанавливает между членами, которых оно характеризует и которые принадлежат к самым разнообразным группам, внутренние, а часто и внешние отношения.

К этому присоединяется то обстоятельство, что вместе с такой дифференциацией социальной группы будет расти понуждение и наклонность выйти за пределы ее первоначальных границ в пространственном, экономическом и духовном отношении и установить, ввиду возрастающей индивидуализации и возникающего вследствие этого отталкивания элементов группы, наряду с первоначальной центростремительностью, существовавшей в отдельной группе, - центробежную тенденцию в качестве моста, перекинутого к другим группам. Немногих примеров будет достаточно для этого процесса, который очевиден уже и сам по себе. Хотя первоначально в цехах господствовал дух строгого равенства, ограничивавший, с одной стороны, производство отдельного члена теми количественными и качественными пределами, которые соблюдались и всеми остальными членами, а с другой стороны, старавшийся оградить каждого при помощи норм, регулирующих продажу и обмен, от того, чтобы другой не превзошел его, - на более продолжительное время поддерживать это состояние недифференцированности было невозможно. Мастер, разбогатевший в силу каких-нибудь обстоятельств, не хотел больше подчиняться ограничениям: продавать лишь собственные продукты, торговать только в одном месте и держать очень ограниченное число подмастерьев и т.п. Но как только он добивался этого права, нередко путем тяжелой борьбы, так должно было произойти двоякое: во-первых, первоначально однородная масса членов цеха должна была дифференцироваться все с большей определенностью на богатых и бедных, капиталистов и рабочих; после того как принцип равенства был однажды нарушен настолько, что один имел право заставить другого работать на себя и свободно, по своим личным способностям и энергии, полагаясь на свое знание отношений и на свой учет шансов, выбирать себе рынок для сбыта, - именно личные качества, получив возможность развиваться, должны были повыситься и привести ко все более резкой специализации и индивидуализации внутри товарищества и в конце концов к его распадению. С другой же стороны, это преобразование повело к дальнейшему выходу за пределы прежней области сбыта; благодаря тому, что производитель и торговец, соединенные раньше в одном лице, дифференцировались друг от друга, последний приобрел несравненно большую свободу передвижения, и завязались коммерческие сношения, до тех пор невозможные. Индивидуальная свобода и увеличение производства находятся во взаимодействии. Так, при совместном существовании цеховых ограничений и больших фабричных производств, как это было, например, в начале этого столетия в Германии, оказывалось всегда необходимым предоставить последним свободу производства и торговли, которую можно было или которую хотели коллективистически ограничивать для кругов, состоявших из более мелких и тесных производств. Итак, развитие, отправлявшееся от узких однородных цеховых кругов, шло в двояком направлении и в своей двойственности должно было подготовить их разложение: во-первых, в сторону индивидуализирующей дифференциации и, во-вторых, в сторону все растущего расширения. История освобождения крестьян в Пруссии представляет, например, процесс, сходный в этом отношении. Наследственно-подвластный крестьянин, каким он был в Пруссии приблизительно до 1810 г., занимал как по отношению к земле, так и по отношению к господину своеобразное среднее положение; земля, хотя и принадлежала последнему, но так, что крестьянин не был лишен известных прав на нее. С другой стороны, хотя он и должен был отбывать барщину на поле своего господина, но он обрабатывал наряду с этим и предоставленную ему землю на себя самого. С уничтожением крепостного права известная часть земли, принадлежавшей до сих пор крестьянину на ограниченных правах, была передана ему в полную и свободную собственность, а помещик мог рассчитывать только на наемных рабочих, набиравшихся теперь главным образом из владельцев более мелких клочков земли, которые были у них скуплены. Итак, если крестьянин при прежних отношениях соединял в себе отдельные черты собственника и работающего на других, теперь появилась резкая дифференциация: одна часть превратилась в чистых собственников, а другая в чистых рабочих. Само собой очевидно, как этим путем было вызвано свободное передвижение личности и “становление более отдаленных сношений; на это оказало влияние не только уничтожение внешнего прикрепления к клочку земли, но и положение рабочего как такового, нанимающегося то здесь, то там, а с другой стороны, и свободное владение, которое делает возможным отчуждение и вместе с тем коммерческие переселения и т.д. Так обосновывается наблюдение, высказанное в первом предложении: дифференциация и индивидуализация ослабляет связь с ближним, чтобы завязать взамен новую связь - реальную и идеальную - с более далеким.

В мире животных и растений мы находим вполне соответствующее этому отношение. У пород наших домашних животных (это относится и к культурным растениям) можно заметить, что индивидуумы одного и того же подотдела резче различаются между собой, чем индивидуумы соответствующего подотдела, пребывающие в естественном состоянии; напротив, подразделения одного рода, как целые, стоят ближе друг к другу, чем виды некультурных пород. Итак, процесс развития, возрастающий благодаря культивированию, вызывает, с одной стороны, более яркое выступление индивидуальности внутри того отдела, к которому она принадлежит; с другой стороны - сближение с чужими отделами и обнаружение сходства с более широкой коллективностью, выходящей за пределы группы, первоначально однородной. С этим вполне согласуется утверждение, что породы домашних животных у некультурных народов имеют гораздо более характер обособленных видов, чем те разновидности, которые разводятся культурными народами; потому что первые еще не достигли в процессе развития того пункта, который в результате более продолжительного приручения уменьшает различия между отделами потому, что увеличивает различия между индивидуумами. И в этом развитие животных соответствует развитию их господ: в менее культурные эпохи индивидуумы, принадлежащие к одному роду, настолько однообразны и сходны между собой, насколько это возможно; напротив, роды в целом противостоят друг другу как чуждые и враждебные: чем теснее синтез внутри своего рода, тем резче антитеза с чужим родом; с прогрессом культуры растет дифференциация между индивидуумами и увеличивается приближение к чужому роду. Этому вполне соответствует то обстоятельство, что широкие необразованные массы культурного народа более однородны между собой и, напротив, отличаются от масс другого народа более резкими характерными особенностями, чем то и Другое бывает среди образованных людей обоих народов. И по отношению к тем рефлексам, которые вызывает это отношение в наблюдающем духе, должно иметь место то же самое и притом на основании важного психологического правила, что впечатления различны, но принадлежащие к одному и тому же роду и соединенные в известное целое, -- сливаются между собой и этим парализуют друг друга, так что образуется среднее впечатление; одно крайнее качество уравновешивает другое, и подобно тому, как самые различные цвета образуют вместе бесцветный белый Цвет, так разнообразие очень неодинаково одаренных и действующих лиц ведет к тому, что целое, в которое их объединяет представление, получает характер более индифферентный, лишенный резко очерченной односторонности. Трение между ярко выраженными индивидуальностями, которое в действительности ведет к Уравновешиванию или конфликтам, происходит и в субъективном духе.

Обобщая эту мысль, можно выразить ее так, что в каждом человеке ceteris paribus индивидуальное и социальное стоят, так сказать, в неизменной пропорции, которая только изменяет свою форму: чем теснее круг, которому мы отдаемся, тем меньше мы имеем индивидуальной свободы; но зато этот круг сам представляет собою нечто индивидуальное, и именно потому, что он невелик, он отделяет себя от других резкими границами. Это обнаруживается очень ясно в социальном строе квакеров. Как целое, как религиозный принцип, отличающийся самым крайним индивидуализмом и субъективизмом, квакерство объединяет членов общины строем и образом жизни, в высшей степени единообразным, демократическим и по возможности исключающим все индивидуальные различия; но зато оно совершенно лишено понимания высшего государственного единства и его целей, так что индивидуальность меньшей группы исключает, с одной стороны, индивидуальность отдельных членов, с другой - принадлежность к большей группе. Следовательно, индивидуальное допускается у них только в общественном, и они оказываются социально, связанными в индивидуальном. И согласно этому: если расширяется круг, в котором мы действуем и к которому принадлежат наши интересы, то это дает больше простора для развития нашей индивидуальности; но в качестве частей этого целого мы обладаем меньшей своеобразностью, а целое как социальная группа является менее индивидуальным.

Если таким образом тенденции к индивидуализации, с одной стороны, и к недифференцированности - с другой, остаются одинаковыми настолько, что является относительно безразличным, проявляются ли они в чисто личной области или в сфере той социальной общности, к которой принадлежит личность, - то увеличение индивидуализации или ее противоположности в одной области потребует их уменьшения и в другой. Таким образом, мы приходим к самой общей норме, которая обнаруживается чаще всего при различии в размерах социальных групп, но обнаруживается, впрочем, и в других случаях. Так, например, мы замечаем у некоторых народов, у которых сильно преобладает все экстравагантное, преувеличенное, импульсивно причудливое, рабскую приверженность к моде. Сумасбродство, совершенное одним, вызывает подражание у всех других. Наоборот, другие народы с более умеренным, устроенным на солдатский образец укладом жизни, который в целом далеко не так разнообразен, имеют, однако, гораздо более сильные индивидуалистические стремления и различаются друг от друга при своем однообразном и простом образе жизни гораздо резче и отчетливее, чем первые со своим пестрым изменчивым жизненным складом. Так, с одной стороны, целое носит очень индивидуальный характер, но его части очень сходны между собой; с другой стороны, целое является более бесцветным, стоит по образованию своему дальше от всего крайнего, но его части сильно дифференцированы между собой. В настоящую минуту, однако, нам важно главным образом то коррелятивное отношение, которое стоит в связи с объемом социального круга и обыкновенно сочетает свободу группы со связанностью индивидуума; хорошим примером для этого является совместное существование коммунальной связанности с политической свободой, как это мы видим в русском устройстве доцарского периода. Особенно в эпоху нашествия монголов в России существовали в большом числе территориальные единицы, княжества, города, сельские общины, которые вовсе не были соединены между собой единообразной государственной связью, и таким образом каждое из них как целое пользовалось большой политической свободой; но зато прикрепленность индивидуума к коммунальной общине была наиболее тесной, так что не существовало вообще частной собственности на землю и только одна коммуна владела ею. Тесной замкнутости в круге общины, которая лишала индивидуума личного владения, а, конечно, нередко и права на личное перед-ижение, соответствовало отсутствие отношений, связывающих с более широким политическим кругом. Круги социальных интересов лежат концентрически вокруг нас- чем теснее они нас охватывают, тем они должны быть меньше. Но человек никогда не является чисто коллективистическим существом, точно так же, как он никогда не является существом чисто индивидуальным; поэтому здесь, конечно, идет дело только о большей или меньшей степени и лишь об отдельных сторонах и определениях существования, на которых развитие обнаруживается в переходе от преобладания одного к преобладанию другого. И это развитие может иметь стадии, на которых принадлежность одновременно как к меньшему, так и к большему социальному кругу выражается в характерных последствиях. Если, таким образом, принадлежность к более тесному кругу в общем менее благоприятна поддержанию индивидуальности как таковой, чем ее принадлежность к возможно большей коллективности, то, с психологической точки зрения, следует, однако, заметить, что внутри очень большой культурной общины принадлежность к семье способствует индивидуализации. Отдельный человек не может оградить себя от совокупности; только при том условии, что он отдается одной частью своего абсолютного "я" нескольким другим и соединяется с ними, он может еще сохранить чувство индивидуальности и притом без чрезмерной замкнутости, без чувства горечи и отчуждения. Даже тогда, когда он расширяет свою личность и свои интересы личностью и интересами целого ряда других людей, он противопоставляет себя остальному целому в лице, так сказать, более широкой массы. Правда, жизнь вне семьи, в более широком круге предоставляет индивидуальности более широкое поприще - в смысле чудачества и анормальности всякого рода; но для дифференциации, которая затем приносит пользу и самому обширному целому, которая является последствием силы, а не последствием отсутствия противодействия односторонним влечениям, - для нее принадлежность к более тесному кругу внутри более широкого часто оказывается полезной, нередко являясь, конечно, только подготовкой и переходом. Семья, значение которой является сначала политически реальным, а с ростом культуры становится все более и более психологически идеальным, предоставляет в качестве коллективного индивидуума своему члену, с одной стороны, предварительную дифференциацию, которая по крайней мере подготовляет его к дифференцированию в качестве абсолютной индивидуальности, с другой стороны, защиту, благодаря которой эта последняя может развиваться, пока она не будет в состоянии противостоять самой обширной коллективности. Принадлежность к семье в более высоких культурах, где одновременно получают признание права индивидуальности и права самых широких кругов, представляет смешение того характерного значения, которое имеют тесная и более широкая социальные группы.

Если я указывал выше, что большая группа предоставляет более простора крайнему развитию и взращиванию индивидуализма, мизантропическому уединению, причудливости и капризным формам жизни, бесцеремонному эгоизму, то это является лишь следствием того, что более широкая группа предъявляет к нам Меньше требований, меньше заботится об отдельных людях и поэтому ставит меньше препятствий для полного развития даже самых извращенных влечений, чем более тесная группа. Следовательно, размер круга несет лишь отрицательную вину- и дело идет не столько о развитии в пределах группы, сколько о развитии вне ее, к которому большая группа открывает своим членам более доступа, чем меньшая группа. Тогда как здесь мы имеем перед собой односторонние гипертрофии, причиной или следствием которых является слабость индивидуума, мы видим, однако, что именно в односторонности, которую приносит с собой принадлежность к большей группе, лежит неизмеримо могучий источник силы и притом не только для совокупности, но и для отдельного члена. Яснее всего свидетельствует об этот тот, несчетное число раз наблюдавшийся факт, что лица, которые состарились действуя в одном определенном кругу, тотчас по выходе их него теряют силы, при помощи которых они до сих пор вполне удовлетворительно исполняли свое дело; это происходит не только потому, что данное количество силы, не следуя более привычным путям, не может приспособиться к тем, которые ему вновь указаны, и вследствие этого разлагается, но потому, что вся личность во всех своих деятельностях, даже лежащих вне ее призвания, замирает в большинстве таких случаев, так что нам потом может казаться, что организм сам по себе давно уже не располагал силами, нужными для его деятельности, и мог развить лишь в этой определенной ее форме ту способность, которая, собственно говоря, ему самому уже более не свойственна; так же приблизительно представляли себе, что жизненная сила вырабатывает наряду с естественными силами, пребывающими в составных частях тела, еще особую силу для химических и физических действий, которая свойственна специально форме органического. Подобно тому как теперь устранили из жизни эту силу и свели ту сумму сил, которую, казалось, она производила, к особому сочетанию ранее известных сил, держащих в естественном круговороте, подобно этому нужно будет признать, что энергетическая сосредоточенность сил личности и тот прирост силы, который дает нам призвание и о котором, по-видимому, свидетельствуют последствия, вызываемые его оставлением, - является лишь особенно благоприятным приспособлением и расположением сил, которыми личность обладает и в обыкновенное время; ибо форма не производит силу. Но подобно тому как в действительности жизнь есть все-таки именно эта особая, ни с чем другим несравнимая комбинация и концентрация естественных сил, так и призвание создает, - именно тем способом, каким оно располагает, силы индивидуума, - их проявления и целесообразные сочетания, которые иначе были бы невозможны. И так как это специфическое оформление может иметь место для отдельного человека только внутри большой группы, организованной по принципу высокого разделения труда, то и на этом пути становится опять очевидным, в какой тесной зависимости от жизни в пределах самого большого круга находится укрепление и полное развитие личности.

Из дальнейшего развития этой зависимости нам становится понятным, что сильное развитие индивидуальности и высокое уважение к ней соединяются нередко с космополитическим образом мысли, что, наоборот, принадлежность к тесно ограниченной социальной группе создает препятствие и для того и для другого. И внешние формы, в которых выражается тот образ мысли, следуют той же схеме. Эпоха возрождения, с одной стороны, образовала в Италии совершенную индивидуальность, с другой стороны, выработала образ мысли и нравственные настроения, далеко выходящие за пределы более тесного социального круга; это прямо выражено, например, в словах Данте, что при всей страстной любви его к Флоренции мир является для него и для подобных ему отечеством, подобно тому как море для рыб; косвенно и, так сказать, a posteriori это доказывается тем, что формы жизни, созданные итальянским Возрождением, были восприняты всем цивилизованным миром, и притом именно потому, что они предоставили индивидуальности, какого бы рода она ни была, неслыханный до тех пор простор. Как на симптом этого развития я укажу только на неуважение к дворянству в эту эпоху. Дворянство лишь до тех пор пользуется настоящим значением, пока оно представляет социальный круг, который, являясь теснее сплоченным внутри, тем энергичнее обособляется от всей остальной массы, и притом как вверх, так и вниз; отрицание его значения свидетельствует об упразднении обоих признаков, свидетельствует, с одной стороны, о том, что признана ценность личности, к какому бы кругу она ни принадлежала по своему рождению, с другой стороны - о нивелировании дворянства теми, выше которых оно себя ставило раньше. И то и другое действительно нашло себе выражение в литературе того времени.

Из этих соотношений объясняется, между прочим, то подозрение в бессердечности и эгоизме, которое так часто падает на великих людей, - потому что объективные идеалы, которые их воодушевляют, выходят по своим причинам и следствиям далеко за пределы более узкого, охватывающего их круга и возможность этого лежит именно в том, что их индивидуальность высоко поднимается над средним социальным разрезом; для того чтобы можно было видеть так далеко, нужно смотреть через головы тех, которые находятся вблизи.

Самой известной аналогией этому отношению является та взаимная связь, которая существует между республиканством и тиранией, между нивелированием и деспотизмом, и притом как в порядке последовательности, так и в порядке одновременности. Всякое общественное устройство, которое получает свой характер от аристократии и буржуазии, Во всех этих примерах наше коррелятивное соотношение между индивидуалистической и коллективистической тенденцией принимает, таким образом, иную форму: расширение круга стоит в связи с развитием личности не для членов самого круга, но в связи с идеей высшей личности, которой как бы передается индивидуальная воля и которая зато, - как в другом отношении святые, - берет на себя представительство.

Так, например, идея всемогущего римского государства имела своим коррелятом то, что наряду с ius publicum существовало ius privatum; выработанная сама по себе норма, регулирующая это всеобъемлющее целое, требовала соответствующей нормы для индивидуумов, которых оно в себе заключало. Существовала только, с одной стороны, община в самом широком смысле этого слова, с другой - отдельная личность; древнейшее римское право не знает никаких корпораций, и этот дух остается вообще ему свойственным. Наоборот, в германском праве для общины нет никаких других правовых постановлений, кроме тех, которые существуют для отдельных людей; но эти совокупности не имеют того всеобъемлющего характера, как в Римском государстве, они меньше и вызваны изменчивыми и разнообразными потребностями отдельных людей. В маленьких общинах нет нужды в таком отделении публичного права от частного, потому что индивидуум в них теснее связан с целым.

Если мы говорим: чем более интереса вызывает человек, не как элемент общества, но как индивидуум, и, следовательно, те его свойства, которые присущи ему только как человеку, тем теснее должно быть то соединение, которое привлекает его, так сказать, через головы его социальной группы ко всему человеческому вообще и приближает его к мысли об идеальном единстве человеческого мира, - то это является только выводом из указанного отношения между индивидуальным моментом и социальным. Хорошим примером для этого коррелятивного соотношения является учение стоиков. Но эта цель по своему содержанию определяется, конечно, идеей всеобщего разума, проходящего через все единичное. И к этому разуму, осуществление которого в индивидууме является идеалом стоиков, причастен каждый человек; выходя за пределы всех национальных границ и социальных отграничений, он связывает узами равенства и братства все, что носит название человека. То обстоятельство, что учение о равенстве всех людей вступает часто в союз с крайним индивидуализмом, становится нам из этого основания и из следующих. Весьма естественно с психологической точки зрения, что ужасное неравенство, в котором рождались отдельные люди в известные эпохи социальной истории, давало простор движению в двух направлениях: во-первых, в сторону права личности, во-вторых, в сторону всеобщего равенства, потому что более широкие массы бывают обыкновенно лишены в одинаковой степени и того и другого. Я думаю даже, что психологически ничто не может способствовать более представлению о всеобщем равенстве, как отчетливое сознание сущности и ценности индивидуальности, того факта, что каждый человек представляет из себя индивидуума с характерными свойствами, которых нельзя встретить во второй раз в том же сочетании; каковы бы ни были эти особенности по своему содержанию, форма индивидуальности присуща каждому человеку и определяет его ценность сообразно моменту редкости. Таким образом, создается формальное равенство: именно постольку, поскольку каждый представляет собой нечто особенное, он равен каждому другому. Если отвергается абсолютная индивидуальность, то отдельные люди рассматриваются лишь как сумма их свойств и оказываются, конечно, столь же различными, как эти последние; но если эти свойства являются чем-то второстепенным в сравнении с главным, именно с личностью, свободой и бессмертием души, которая к тому же, как, например, у Руссо, с самого начала отличается совершенной добротой, извращенной только воспитанием и обществом, то равенство всех человеческих существ является естественным выводом. Впрочем, это метафизическое значение личности ведет, очевидно, к пренебрежению ее эмпирическим содержанием, имеющим, собственно говоря, большую важность. Но, так как прогрессирующая социализация стоит в естественном и внутренне-необходимом отношении к прогрессирующей индивидуализации, то отношение, которое мы только что охарактеризовали, является всегда пагубным там, где оно осуществляется на практике. Революционные движения, как например движение анабаптистов или движение 1789 г., приходят к своим логическим и этическим несообразностям благодаря тому, что, хотя они поднимают низшую совокупность до положения высшей, но вместе с тем они не охраняют права индивидуальности. В особенности французская революция через свое отношение к Руссо показывает, как легко признание метафизического значения личности приводит к пренебрежению ее реальным значением и как вследствие этого страдает и социализация, отправлявшаяся от первого. Уже у циников обнаруживается подобное соотношение между космополитизмом и эгоизмом именно в том, что они выбрасывают промежуточный член патриотизма, который нужен для большинства людей для того, чтобы направить эгоизм в сторону альтруизма. Применимость этой формулы соотношения между повышением индивидуального и расширением социальной группы к нравственным отношениям может быть далее представлена в следующем виде. Однако и тому и другому будет благоприятствовать расширение круга, для которого предназначается работа. Подобно тому, как в теоретической области объективной истиной является то, что составляет истину для рода, в чем должно и можно будет, - если отвлечься от преходящих психологических препятствий, - убедить род, подобно этому идеалы и интересы являются для нас объективными постольку, поскольку они имеют значение для самого большого круга заинтересованных; все субъективное, одностороннее устраняется из них вследствие того, что они обращаются к возможно большему числу субъектов, в котором отдельный человек исчезает как таковой и которое возвращает сознание к самому делу. Я не считаю слишком смелым истолкование интереса, связанного с самим делом, безличного, идеального интереса, - в том смысле, что он возник из максимума сходящихся в нем интересов; от этого он получает свой преображенный характер, стоящий, по-видимому, над всем личным. Поэтому можно также указать на то, что деятельности, в которых чаще всего обнаруживается самое основательное и бескорыстное углубление в свою задачу и полная преданность делу, - я разумею проблемы науки, искусства, великие нравственные и практические проблемы, - в своих проявлениях обращаются к самой широкой публике. Если, например, говорят, что наукой следует заниматься не ради ее полезности или вообще каких-нибудь "целей", но ради нее самой, то это может быть лишь неточным выражением, потому что деятельность, от результатов которой люди не чувствовали бы ни выгоды, ни пользы, - была бы не идеальной, а бессмысленной; это может означать только психологическое наслоение и взаимное парализовывание бесчисленного множества отдельных интересов, в противоположность которым преследование интересов более узкого круга, признанных и осознанных по отдельности, является полезностью или целесообразностью. Чем меньше знает производитель своих потребителей, тем исключительнее направлен его интерес только на высоту вознаграждения, которое он может получить от них; чем безличнее и бескачественнее является для него противостоящая ему публика, тем более этому соответствует исключительное стремление бескачественному результату работы - деньгам; если не принимать во внимание тех высших областей, в которых энергия труда вытекает из абстрактного идеализма, то работник будет вкладывать в свой труд тем больше своей личности и своего нравственного интереса, чем более знаком ему лично и чем ближе стоит к нему круг его покупателей, как это бывает только при неразвитых отношениях. С увеличением размеров группы, на которую он работает, с увеличением безразличия, с которым он только и может противостоять ей, отпадают различные моменты, ограничивавшие хозяйственный эгоизм. Человеческая природа и человеческие отношения во многом устроены таким образом, что чем более отношения индивидуума выходят за пределы определенного по своей величине объема, тем более он сосредоточивается на самом себе.

Этическое рассмотрение, продолженное еще дальше в область индивидуального и социального, показывает, что установленное нами коррелятивное соотношение сохраняет свое значение и на крайних пунктах того и другого. То, что называют обязанностями по отношению к самому себе, как в смысле предписания, так и в смысле запрещения, есть то же самое, что, с другой стороны, обыкновенно считается достоинством и долгом "человека вообще". Самосохранение, самообладание, истинное чувство собственного достоинства, усовершенствование собственной личности - все это обязанности, которые, по крайней мере в этой абстрактной форме, не имеют никакого специального отношения к более узкому социальному кругу, налагающему на нас в других случаях - в разных местах по-разному -обязанности особого характера. Они имеют значение не только при всех возможных отношениях, но их телеологическое определение распространяется и на самые широкие и общие круги, с которыми мы вообще приходим и можем прийти в соприкосновение. Мы должны исполнять такие обязанности перед самими собой не как люди, принадлежащие к тому или другому кругу, но как люди вообще; и нет никакого сомнения в том, что общая человечность, которая их на нас возлагает, представляет собой только более широкий социальный круг в противоположность более узкому, требующему от нас услуг более непосредственных, более определенных по отношению к третьим лицам. Именно потому, что привыкли думать, что обязанность есть всегда обязанность по отношению к кому-нибудь, ее представляют как обязанность по отношению к самому себе всякий раз, как ее чувствуют без того, чтобы она относилась осязательно к другим людям.

В несколько другом обороте, который имеет в виду не столько цель нравственности, сколько ее происхождение, это представляется таким образом. Мы различаем, по примеру Канта, нравственную гетерономию, т.е. нравственное поведение, основывающееся на внешнем предписании, и нравственную автономию, которая совершает то же самое из внутреннего побуждения и только ради удовлетворения собственного чувства долга. Но подобно тому как каждая обязанность по своей цели есть обязанность по отношению к кому-нибудь и этот некто есть первоначально внешнее лицо, точно так же и по происхождению своему она является внешним предписанием, которое лишь в результате продолжительного процесса, проходящего через всю историю рода, переходит в чувство чисто внутреннего долженствования. Нужно было, очевидно, все огромное множество отдельных внешних импульсов для того, что вытравить из сознания происхождение отдельных нравственных предписаний; потому что мы всюду замечаем, что генезис отдельного явления психологически прикрепляется к нему до тех пор, пока это явление имеет место при одних только известных условиях, но что оно приобретает психологическую самостоятельность, как только мы наблюдаем, что одно и то же вызывается многими и разнообразными предшествующими условиями. Психологическая связь с каждым отдельным из них разрывается постольку, поскольку явление вступает в связь с другими условиями. Тысячу раз можем мы наблюдать даже в индивидуальной жизни, что известное принуждение должно только применяться достаточно часто и с достаточно многих сторон для того, чтобы уже создалась привычка и, в конце концов, самостоятельная, не нуждающаяся больше в принуждении, склонность совершать данное действие. То же самое происходит путем унаследования. Чем разнообразнее те отношения внутри рода, из которых вырастает принуждение к социально полезным действиям, и чем чаще оно практикуется, тем скорее эти отношения будут ощущаться как сами по себе необходимые и будут выполняться по автономной, по-видимому, склонности индивидуума, - так что и здесь величайшее множество, самый широкий круг импульсов представляется чем-то в высшей степени индивидуальным благодаря выбрасыванию промежуточных сфер. Достаточно бросить один взгляд на содержание нравственной автономии, чтобы подтвердилась эта зависимость. Более узкие и специальные обязанности обыкновенно не апеллируют непосредственно к этой автономии; наоборот, постольку, поскольку наши обязанности носят по своему содержанию более широкий характер, они зависят лишь от личного чувства долга. Исследуя, чем отличается то, что должно быть совершено "из чисто нравственных побуждений", от внешних предписаний государства, церкви, нравов, мы всегда находим, что оно оказывается общечеловеческим, - все равно имеет ли это общее качественный смысл, как в обязанностях по отношению к семье, или количественный, как в обязанности всеобщего человеколюбия. Специальные цели имеют специальных исполнителей; общечеловеческое - отдельный человек обязан осуществлять из личных побуждений. Автономная нравственность содержит то, что хорошо "само по себе"; но таковым является только то, что хорошо для человека вообще, т.е. для максимальной совокупности. Я думаю, можно утверждать, что, пользуясь опять выражениями Канта, - от статуарного к автономно-предписанному есть постепенный переход, идущий параллельно переходу от меньшего социального круга к большему. Следует иметь в виду, что этот процесс непрерывный, что не только крайности индивидуализма и космополитизма психологически и этически соприкасаются между собой, но что уже на пути к ним, ведущем от социальной группы, расстояния, пройденные в обоих направлениях, обыкновенно соответствуют друг другу. И это сохраняет значение не только для единичных, но и для коллективных индивидуумов. История развития форм семьи дает нам для этого много подтверждений, например, следующее. Когда матриархальная семья (в том виде, как ее реконструировали Бахофен и Липперт) была вытеснена тем значением, которое получила власть мужчины, то сначала семья являлась единой не столько в силу того, что отец был ее производителем, столько в силу господства, которым он пользовался над известным числом людей, среди которых были не только его кровные потомки, но и пришедшие со стороны, купленные, и вошедшие в семью посредством брака, и целые семьи их, и т.д. и которые все вместе стояли под единой властью. Из этой первоначальной патриархальной семьи уже позднее дифференцируется новая, основанная исключительно на кровном родстве, в которой родители и дети образовывали самостоятельную ячейку. Эта семья была, конечно, гораздо меньше и носила более индивидуальный характер, чем первая, обширная, патриархальная; однако именно благодаря этому стало возможным их соединение в одно, уже гораздо большее государственное целое. Первая, более древняя, группа могла во всяком случае удовлетворять свои потребности как в добывании средств для существования, так и при ведении войны; но как только она распалась вследствие индивидуализации на маленькие семьи, так соединение последних в более обширную группу стало возможным и нужным по понятным причинам, и Платон только продолжил этот процесс в том же направлении, уничтожив семью вообще для того, чтобы довести государственную общину, как таковую, до максимума сплоченности и силы.

В мире животных наблюдали уже то же самое, именно, что склонность к образованию семьи стоит в обратном отношении к склонности к образованию более обширных групп; отношение моногамии и даже полигамии содержит в себе нечто столь исключительное, забота о потомстве настолько поглощает родителей, что от этого страдает дальнейшая социализация у таких животных. Поэтому среди птиц организованные группы встречаются сравнительно редко, тогда как, например, дикие собаки, среди которых господствует полное смешение полов и взаимная отчужденность по совершении акта, живут большей частью тесно сплоченными стаями, а среди млекопитающих, у которых господствуют как семейные, так и социальные склонности, мы всегда замечали, что в периоды преобладания первых, т.е. во время спаривания и деторождения, последние значительно ослабляются. В то же время соединение родителей и детенышей в одну семью бывает тем теснее, чем меньше число последних; я укажу лишь на тот наглядный пример, что в пределах класса рыб те из них, потомство которых вполне предоставлено самому себе, кладут бесчисленные миллионы яиц, тогда как рыбы, высиживающие яйца и устраивающие гнезда, у которых, следовательно, встречаются зачатки семейной сплоченности, кладут только небольшое число яиц. В этом смысле утверждали, что социальные отношения между животными исходят не из брачных или родительских отношений, но из отношений братского кровного родства, так как последние предоставляют индивидууму гораздо больше свободы, чем первые, и поэтому делают его более склонным тесно примкнуть к более широкому кругу, которые представляется ему прежде всего в лице этих боковых родственников, так что принадлежность к семье животных считали величайшим препятствием для присоединения к более обширному обществу животных.

Как велико, впрочем, взаимодействие между распадением более мелких групп и расширением социализации, с одной стороны, и самоутверждением индивидуума - с другой, обнаруживает далее в области семейных форм разложение патриархальной группировки в Древнем Риме. Когда гражданские права и обязанности в военное и мирное время стали принадлежать сыновьям так же, как и отцу, когда первые получили возможность приобретать личное значение, влияние, военную добычу и т.д., то это создало такую трещину в patria potestas, которая должна была все более раскалывать патриархальное отношение и притом в интересах более широкой государственной целесообразности, в интересах права большего целого над каждым из его членов, но в то же время и в интересах личности, которая через отношение к этому целому могла получить то значение, которое несравненно более ограничивалось до тех пор патриархальным отношением. И с субъективной точки зрения, если принять во внимание чувство индивидуальности, то не очень сложное психологическое соображение показывает, насколько жизнь в более Широком кругу и взаимодействие с ним в гораздо большей степени развивает личное сознание, чем жизнь и взаимодействие в кругу более ограниченном. Именно то, чем и в чем личность себя обнаруживает, - есть смена отдельных чувств, мыслей, деятельностей; чем равномернее и спокойнее идет жизнь, чем Менее крайние проявления в жизни чувства уклоняются от ее среднего уровня, тем с меньшей силой проявляется чувство личности; но чем сильнее колебания этих крайностей, тем сильнее чувствует себя человек как личность. Подобно тому как постоянное устанавливается всегда только в сравнении с изменчивым, подобно тому как только смена акциденций обнаруживает устойчивость субстанции, так, очевидно, "я" ощущается как пребывающее и устойчивое при всех изменениях в психологическом содержании особенно тогда, когда именно эти изменения дают для этого особенно много поводов. Пока психические возбуждения, особенно возбуждения чувств, немногочисленны - "я" сливается с ними, остается скрытым в них; оно поднимается над ними лишь постольку, поскольку, благодаря множеству разнообразного, для нашего сознания выясняется то, что всему этому обще, совершенно так же, как высшее понятие поднимается над отдельными явлениями не тогда, когда мы знаем только одно воплощение его или небольшое число их, но лишь после знакомства с очень многими из них, и при этом оно становится тем выше и чище, чем отчетливее происходит взаимное устранение того, что в них есть различного. Однако эта смена содержаний "я", которая, собственно говоря, только и отмечает последнее для сознания как неподвижный полюс в потоке психических явлений, будет в пределах большого круга несравненно более оживленной, чем при жизни в более тесной группе. Правда, могут возразить, что именно дифференциация и специализация в пределах первого погружает отдельного человека в гораздо более односторонне равномерную атмосферу, чем это бывает при меньшем разделении труда; однако, если даже признать это в виде отрицательного момента, все же наше замечание имеет существенное значение для мышления и хотения индивидуумов; возбуждения чувства, которые имеют особенное значение для субъективного самосознания (Ichbewusstein), происходят именно там, где каждый отдельный член является в высокой степени дифференцированным и окружен другими также в высокой степени дифференцированными членами, и поэтому сравнения, трения, специализированные отношения вызывают к жизни множество реакций, которые остаются скрытыми в тесном недифференцированном кругу, а здесь, именно вследствие своей многочисленности и разнообразия, повышают чувство собственной личности или, быть может, впервые его вызывают.

Дифференциация частей нужна даже непременно в том случае, если группа при данном пространстве и при ограниченных жизненных условиях должна разрастаться и эта необходимость существует даже в тех областях, которым совершенно чуждо давление хозяйственных отношений. Например, тогда как в древнейших христианских общинах господствовало полнейшее проникновение религиозной идеи в жизнь и каждая функция была поднята до ее сферы, распространение в массах не могло не повести к известной поверхности и профанации; то мирское, с которым смешалось религиозное, получило теперь слишком большой количественный перевес для того, чтобы присоединенный к нему составной элемент религиозного мог бы тотчас и всецело наложить на него свою печать. Но одновременно с этим образовалось монашество, для которого мирское отошло вполне на задний план, и притом для того, чтобы жизнь могла наполниться исключительно религиозным содержанием. Единство религии и жизни распалось на светское и духовное состояния, образовалась дифференциация в пределах круга христианской религии, которая была совершенно необходима для дальнейшего существования последней, если она должна была выйти за пределы первоначальных тесных границ. Когда Данте проповедует самый резкий дуализм между светским и церковным режимом, полную взаимную независимость между религиозными и государственными нормами, то он ставит это в непосредственную и реальную связь с идеей всемирной монархии, полного объединения всего человеческого рода в одно органическое целое.

Там, где образуется большое целое, там встречается одновременно так много тенденций, стремлений и интересов, что единство целого, его существование как такового могло бы прекратиться, если бы дифференциация не распределяла бы то, что по существу различно, между разными индивидуумами, учреждениями или группами. Недифференцированное совместное существование вызывает притязания на один и тот же объект, которые становятся враждебными, тогда как при полной разъединенности совместная жизнь и заключенность в одних и тех же рамках является гораздо более возможной. Именно отношение церкви к другим элементам совместной жизни, а не только к государству, обнаруживает это часто. Так, например, пока церковь считалась и считается одновременно источником и охранительницей знания, возродившаяся в ней наука в конце концов всегда становилась по отношению к ней в известную оппозицию; дело доходило до самых противоположных притязаний, стремившихся к установлению истины об определенном предмете и до "двух разных истин", которые во всяком случае являлись началом дифференциации, но именно постольку и приводили вновь к тем худшим конфликтам, чем более тесным считалось соединение церкви и науки. Лишь в том случае, когда обе они совершенно раздельны, они могут вполне ужиться друг с другом. Только дифференциация, переносящая функцию познания на другие органы, отличные от органов религиозных функций, делает возможным их совместное существование при том увеличении их, которое существует в обширной групповой единице.

К нашей основной мысли приводит также явление, на первый взгляд противоположное. Именно там, где элементы, уже дифференцированные или склонные к дифференциации, вынуждены против воли принадлежать сообща к известному, охватывающему их единству, - нередко является в результате как раз повышенная неуживчивость и более сильное взаимное отвращение; широкие общие рамки, которые именно и требуют, с одной стороны, дифференциации, для того чтобы поддерживать свое существование в таком виде, создают, с другой стороны, взаимное трение элементов и такое обнаружение противоположностей, которое не образовалось бы в пределах этого единства без насильственного стеснения элементов и которое легко ведет к его распадению. Однако и в этом случае соединение в одной большой общности является средством, хотя и временным, ведущим к индивидуализации и к ее осознанию. Так, именно миродержавная политика средневековой империи развязала и даже вызвала к жизни партикуляризм народов, племен и князей; установление единообразия и объединение в одно большое целое, к которым стремились и которые отчасти были осуществлены, - впервые создали, усилили, довели до сознания то, что они, конечно, должны были впоследствии разложить, - индивидуальность частей.

Для этого взаимоотношения между индивидуализацией и обобщением (Veraal-gemeinerung) можно найти примеры и во внешней области. Если каждый одевается так, как ему нравится, не считаясь с той одеждой, которая свойственна его занятию и званию, то это является, с одной стороны, более индивидуальным, а с другой -более общечеловеческим, поскольку та одежда имеет в виду что-то отличающее, охватывает более узкую группу, с особыми отличительными чертами, распадение которой является в то же время признаком широкой социализации и индивидуализации. Следующий случай показывает еще определеннее, что соотношение между выступлением индивидуальности и расширением группы имеет место не только в реальном поведении, но и в психологическом способе представления. Мы узнаем от путешественников и до известной степени можем легко наблюдать это и сами, что при первом знакомстве с каким-нибудь чужим племенем кажется, что все индивидуумы, принадлежащие к нему, похожи друг на друга настолько, что их нельзя различить, и притом тем более, чем более это племя отличается от нас по отношению к неграм, китайцам и др. Это отличие настолько овладевает сознанием, что в сравнении с ним их индивидуальные различия совсем исчезают. Но они выступают тем более, чем долее продолжается знакомство с этими людьми, которые казались сначала одинаковыми; и, соответственно с этим, исчезает постоянное сознание общего и основного различия между нами и ими; как только они не являются для нас более замкнутым и однородным в своих пределах единством, -мы привыкаем к ним; наблюдение показывает, что они кажутся нам тем однороднее, чем разнороднее оказываются по ознакомлении с ними: общее сходство, связывающее их с нами, возрастает по мере того, как мы узнаем их индивидуальные различия.

Образование наших понятий также идет по такому пути, что сначала известное число объектов сочетается и объединяется по очень выдающимся признакам в одну категорию и резко противопоставляется другому понятию, которое образовалось таким же способом. Но по мере того, как наряду с этими прежде всего обращающими на себя внимание и определяющими качествами обнаруживаются и другие, которые индивидуализируют объекты, содержащиеся в первоначально образованном понятии, - резкие границы между понятиями должны пасть. История человеческого духа полна примерами такого процесса, и одним из самых выдающихся примеров является превращение старой родовой теории в учение о происхождении видов. Прежняя точка зрения полагала между родами органического мира такие резкие границы, видела между ними такое незначительное существенное сходство, что могла верить не в общее происхождение, а только в обособленные творческие акты; двойной потребности нашего духа (с одной стороны, в объединении, с другой стороны, в различении) эта точка зрения удовлетворяла тем, что включала в одно единое понятие большое число одинаковых отдельных явлений, но зато тем резче отграничивала это понятие от всех других, и таким образом, согласно исходному пункту вышеизложенной формулы, она уравновешивала то обстоятельство, что мало считалась с индивидуальностью внутри группы, тем, что индивидуализировала с тем большею определенностью эту группу сравнительно с другими и исключала все общее сходство среди больших классов или зо всем органическом мире. Новая точка зрения раздвигает это отношение в обе стороны; она удовлетворяет стремлению к объединению посредством идеи всеобщего единства всего живущего, идеи, которая производит все множество явлений из первоначально зародыша на началах кровного родства; склонности же к дифференциации и спецификации она удовлетворяет тем, что рассматривает каждого индивидуума как особую, подлежащую самостоятельному исследованию ступень этого процесса развития всего живущего; сообщая расплывчатость прежним застывшим границам между родами, она в то же время разрушает мнимое существенное различие между чисто индивидуальными и родовыми свойствами; таким образом, она рассматривает всеобщее в еще большей всеобщности, а индивидуальное в еще большей индивидуальности, чем это было доступно прежней теории. И таково именно то дополнительное отношение, которое обнаруживается и в реальном общественном развитии.

Психологическое развитие нашего познания также обнаруживает в самых общих чертах это двоякое направление. С одной стороны, мышление, находящееся в менее культурном состоянии, неспособно подняться к высшим обобщениям, постигнуть законы, которые сохраняют повсюду свое значение и из пересечения которых образуется отдельное индивидуальное явление. С другой стороны, ему недостает остроты в понимании и той любовной преданности, благодаря которой может быть понята или даже только воспринята индивидуальность как таковая. Чем выше стоит душа, тем совершеннее она дифференцируется в обе эти стороны: явления мира не дают ей покоя, пока она не разложит их на такие общие законы, что всякая обособленность вполне исчезнет и ни одна, даже самая отдаленная, комбинация явлений не будет противиться этому разложению. Но как бы ни были случайны и мимолетны эти комбинации, они все же налицо, и тот, кто может довести до своего сознания всеобщие и вечные элементы бытия, должен отчетливо схватывать и ту форму индивидуального, в которой они встречаются, потому что именно только самое точное прозрение отдельного явления дает возможность осознать те всеобщие законы и условия, которые в нем скрещиваются. Расплывчатость мышления мешает и тому и другому, так как составные части явления не разлагаются для него с достаточной ясностью, чтобы можно было познать как индивидуальную своеобразность явления, так и ту высшую закономерность, которая присуща ему наравне с другими. В глубокой связи с этим находится то, что антропоморфизм в миросозерцании исчезает по мере того, как для познания обнаруживается равенство людей со всеми другими существами перед лицом закона природы; ибо, как только мы познаем то высшее, которому подчинены мы сами и все другое, так мы отказываемся представлять себе и рассматривать и все остальные существа в мире по специальным нормам того случайного сочетания, которое составляем мы сами. Самостоятельное значение и оправдание других явлений и событий в природе пропадает при антропоцентрическом способе рассмотрения и получает свою окраску всецело от того колорита, который лежит на человечестве. Только возвышение к тому, что стоит над ним самим, к самой всеобщей естественной закономерности создает ту справедливость в миросозерцании, которая познает и признает каждый предмет в его обособленном существовании, в его индивидуальности. Я убежден в этом: если бы все движения мира были сведены к господствующей надо всем закономерности, присущей механике атомов, - мы узнали бы яснее, чем отличается каждое существо от всех других.

Это теоретико-познавательное и психологическое отношение расширяется, хотя и сохраняя ту же самую форму развития, как только дело коснется не законов природы, а метафизических всеобщностей. Здесь наряду со способностью рассудка к отвлечению душевное настроение выращивает из своих сокровенных глубин цветок метафизики, создает ту проникновенную совместную жизнь с явлениями мира, которая заставляет нас смутно предчувствовать самые всеобщие, сверх эмпирические жизненные силы, сдерживающие мир изнутри. И та же самая глубина вместе с накоплением ощущений внушает нам нередко ту священную робость перед индивидуальностью внутренних или внешних явлений, которая как раз и не позволяет нам искать в трансцендентных понятиях и образах некоторое убежище от затруднения или хотя бы только от необъяснимости данного переживания. Нас интересует не то, откуда эта судьба и куда она ведет, но то, что она является такой своеобразной, несравнимой ни с чем другим в данной своей комбинации. Тогда как высшие метафизические обобщения обязаны своим происхождением утонченной жизни чувства, именно последнее нередко оказывается слишком захваченным восприятием и созерцанием всех частностей эмпирического мира и имеет достаточно нежную организацию для того, чтобы замечать все эти колебания, противоположности и странности в отношениях индивидуального, мимо которых скользит со своими ощущениями человек, не столь остро чувствующий и довольствующийся лишь тем, что смотрит и удивляется на эту изменчивую игру отдельных моментов. Едва ли мне нужно говорить, что такую дифференциацию представляет с наибольшей законченностью эстетическое дарование; с одной стороны, оно старается найти восполнение земного несовершенства в построении идеального мира, в котором живут чистые типические формы; с другой стороны, оно старается погрузиться в то, что есть наиболее своеобразного, наиболее индивидуального в явлениях и их судьбах. Точно так же в практической нравственной области, при исполнении обязанностей сердце отзывается и привязывается с наибольшей теплотой к самым узким и затем к самым широким Кругам: с одной стороны, к самому тесному кругу семьи, с другой стороны, к отечеству; с одной стороны, к индивидуальности, с другой - ко всемирной гражданской общине; обязанности по отношению к промежуточным кругам, как бы они ни были тесны и сплочены, не вызывают того теплого и искреннего чувства, которое связано с этими полюсами социальной жизни и которое обнаруживает и с этой стороны их внутреннюю сопринадлежность. И подобно тому, как обстоит дело с оптимистическим настроением преданности, точно так же обстоит дело с настроением скептически-пессимистическим: оно легко соединяет отчаяние в своем собственном "я" с отчаянием в самой широкой совокупности, слишком часто переносит чувство внутренней бесценности, проистекающее из чисто субъективных моментов, на мир, как целое. То, что лежит в промежутке, отдельные стороны и области мира могут при этом обсуждаться объективно и даже оптимистически. И наоборот, пессимизм, который относится только к этим отдельным частям, может не касаться ни самого "я", ни мира в его целом.

Известно, что люди различаются по полу, возрасту, темпераменту, росту, цвету волос, уровню интеллекта и многим другим признакам. Различия между людьми, обусловленные их физиологи-ческими и психическими особенностями, называются естественными.
Естественные различия могут стать основой для возникновения неравных отношений между индивидами: сильные одерживают победу над слабыми, хитрые - над простаками и т.д. Неравенство, обусловленное естественными различиями, в том или ином виде проявляется и у животных. Главной чертой человеческого сообщества является социальное неравенство, возникающее вследствие социальных различий, социальной дифференциации.
Социальными называют различия, которые порождены социальными факторами: разделение труда (работники умственного и физического труда), уклад жизни (городское и сельское население), выполняемые функции, уровень достатка и т.д. Социальные различия - это прежде всего статусные различия. Они указывают на несхожесть выполняемых человеком функций в обществе, раз-ные возможности и позиции людей, несовпадение их прав и обязанностей.
Социальные различия могут совмещаться или не совмещаться с естественными.
Ведущей тенденцией эволюции любого общества является мультипликация социальных различий, т.е. нарастание их многообразия. Процесс нарастания социальных различий в обществе, усложняющих общую картину социальных взаимодействий, был назван Г. Спенсером «социальной дифференциацией».
Основу этого процесса составляют:
возникновение новых институтов, организаций, помогающих людям совместно решать определенные задачи и одно-
537
временно резко усложняющих систему социальных ожиданий, ролевых взаимодействий, функциональных зависимо-стей;
усложнение культур, появление новых ценностных представлений, развитие субкультур, что ведет к возникновению в рамках одного общества социальных групп, придерживающихся различных религиозных, идеологических взглядов, ориентирующихся на различные политические силы и т.д. Общество не только крайне дифференцировано и состоит из множества социальных групп, классов, общностей, но и иерархи-зировано: одни слои всегда обладают большей властью, большим богатством, имеют ряд явных преимуществ и привилегий по сравнению с другими.
Многие мыслители издавна пытались установить, может ли существовать общество без социального неравенства, поскольку слиш-ком много несправедливостей обусловлено социальным неравенством: недалекий человек может оказаться на вершине социальной лестницы, трудолюбивый, одаренный - всю жизнь довольствоваться минимумом материальных благ и постоянно испытывать пренебрежительное отношение к себе. Из осознания вопиющей несправедливости окружающего мира рождались представления и мифы об ушедшем «золотом веке», когда все были равны, возникали утопические мечтания о создании общества равных возможностей и полного социального равенства.
Прежде всего надо определить причины, порождающие неоди-наковое положение людей в обществе. В социологии не существует единого, универсального объяснения указанного явления. Различные научные школы и направления трактуют его по-разному. Рассмотрим два основных методологических подхода.
Функционализм объясняет неравенство исходя из дифференциации социальных функций, выполняемых различными слоями, клас-сами, общностями. Функционирование, развитие общества возможно только благодаря разделению труда между социальными группами: одна из них занимается производством материальных благ, другая - созданием духовных ценностей, третья - управлением и т.д. Для нормальной жизнедеятельности общества необходимо оптимальное сочетание всех видов человеческой деятельности, но некоторые из них, с точки зрения общества, являются более, а другие - менее важными. Как отмечали американские социологи К. Дэвис и У. Мур, для поддержания неравенства «общество должно каким-то образом определить место своих членов в системе социальных положений и побудить их выполнять обязанности, связанные с этими положениями. Оно должно, следовательно, гарантировать себе два разных уровня стимулирования: исподволь вну-
538
шать своим членам желание занять определенное положение; и уже занявшим данное положение - желание выполнять связанные с ним обязанности»*. Иными словами, в обществе должны быть специальные механизмы, поощряющие людей, выполняющих более важные социальные функции, например неравномерность в распределении доходов, вознаграждения за труд, привилегий, повышающая значимость той или иной статусной позиции.
На основе иерархии значимости социальных функций, по мнению сторонников функционального подхода, складывается соответствующая иерархия выполняющих эти функции групп, классов, слоев. Вершину социальной лестницы неизменно занимают те, кто осуществляет общее руководство и управление страной, ибо только они могут поддержать и обеспечить единство страны, создать необходимые условия для успешного выполнения других социальных функций.
Объяснение социального неравенства с точки зрения функцио-нальной полезности таит в себе определенную опасность субъективистского толкования значимости той или иной функции, не позволяет объяснить и такие реалии, как признание за индивидом его принадлежности к высшему слою при отсутствии его непосредственного участия в управлении. Вот почему Т. Парсонс, рассматривая социальную иерархию как необходимый фактор, обеспечивающий целесообразность социальной системы, увязывает ее конфигурацию с системой господствующих ценностей в обществе. В его понимании расположение социальных слоев на иерархической лестнице определяется сформировавшимися в обществе представлениями о значимости каждого из них и, следовательно, мо-жет меняться по мере изменения самой системы ценностей.
В рамках конфликтологической парадигмы неравенство рассматривается как результат борьбы классов за перераспределение материальных и социальных ресурсов. Представители марксизма, например, главным источником неравенства называют частную собственность, порождающую социальное расслоение общества, по-явление антагонистических классов. Преувеличение роли частной собственности в социальном расслоении общества, на наш взгляд, привело К. Маркса и его ортодоксальных последователей к выводу о возможности ликвидировать социальное неравенство путем установления общественной собственности на средства производства.
Отсутствие единого объяснения истоков социального неравенства обусловлено тем, что оно всегда воспринимается по крайней мере на двух уровнях. Во-первых, как свойство общества. История не знает обществ, лишенных социального неравенства. Борьба лю-
Социальная стратификация. Выгт. I. - М., 1992, с. 161.
539
дей, партий, групп, классов - это борьба за обладание большими социальными возможностями, правами, преимуществами и привилегиями. Если неравенство - неотъемлемое свойство общества, следовательно, оно несет позитивную функциональную нагрузку, и общество воспроизводит неравенство, рассматривая его как источник жизнеобеспечения, развития.
Во-вторых, неравенство всегда воспринимается как неравное отношение между людьми, группами. Поэтому естественным становится стремление объяснить это неодинаковое положение профессиональным статусом, обладанием собственностью, властью, личными качествами индивидов. Этот подход получил в настоящее время широкое распространение, прежде всего из-за того, что учитывает реальные действия, интересы, т.е. факторы, поддающиеся наблюдению, сопоставлению, обобщению, эмпирическому анализу.
Неравенство многолико и проявляется в различных звеньях общества - в семье, учреждении, на предприятии, в малых и больших группах. Оно является необходимым условием организации социальной жизни. Родители, обладая большим опытом, имеют возможность влиять на своих малолетних детей, облегчая их социализацию; функционирование любого предприятия осуществляется на основе разделения труда на управленческий и исполнительс-кий, и т.д. Появление в коллективе лидера помогает его сплочению, превращению в устойчивое образование, но одновременно сопровождается предоставлением лидеру особых прав. Любой социальный институт, организация стремятся к сохранению неравенства, видя в нем упорядочивающее начало, без которого невозможны воспроизводство социальных связей и интеграция нового. Это же свойство присуще и обществу в целом.
История различных обществ свидетельствует, что каждое из них пыталось по-своему организовать социальное неравенство. Однако, несмотря на разнообразие социокультурных особенностей кахсдой страны, четко выделяются три основных исторических типа организации социального неравенства:
кастовая организация, предполагавшая жесткое иерархическое разделение всего населения на несколько слоев - каст. Между этими слоями существовали практически непреодолимые барьеры: запрещались браки между людьми, принадлежавшими к разным кастам, человек по своему желанию не мог сменить касту, принадлежность к которой определялась при его рождении.
Индия являла собой классический пример кастовой организации общества, и пережитки этой системы сохранились в этой стране до сих пор, поскольку особый вид религии - индуизм - способствовал
540
формированию в массовом сознании представлений о неизбежности именно такого способа организации социального неравенства;
сословная организация, распространенная в традиционных об ществах и предполагавшая деление общества на сословия - слои, обладающие в соответствии с традициями или зако ном неравными правами и обязанностями.
В странах феодальной Европы, например, было два высших сословия (дворянство и духовенство) и непривилегированное третье сословие (купцы, ремесленники). Принадлежность к сословию переходила по наследству, но в отличие от кастовой системы возможность перехода из одного сословия в другое не исключалась, хотя и была редким явлением;
организация неравенства в современном обществе (ее называ ют иногда классовой), отличающаяся отсутствием жестких преград между различными слоями. Формально каждый че ловек может изменить свое положение в системе социаль ной иерархии, т.е. он не обречен на то, чтобы постоянно находиться в рамках своего слоя или класса, а ориентиро ван на достижение. И хотя, как будет показано далее, каж дый слой современного общества постоянно воспроизво дится, удерживает в себе определенную устойчивую часть населения, тем не менее, не существует той фатальной пре допределенности социального положения, характерной для двух предшествующих исторических типов организации не равенства. Кроме того, социальные слои современного об щества не обладают закрепленными в законах привилегия ми и имеют одинаковые политические права.