произведение И. А. Ильина, вышедшее на русском языке в Берлине в 1925. Последнее издание: Собр. соч., т. 5. M., 1995 (здесь же полемика вокруг книги). Книга посвящена проблеме активного противостояния злу и возможности нравственно и духовно оправданных средств сопротивления злу. Проблему сопротивления злу Ильин рассматривает как одну из трагических проблем нравственно-религиозного опыта человека на пути его духовного развития. Основной вопрос книги: может ли человек, стремящийся к нравственному совершенству, бороться со злом силой и мечом? Может ли человек, верящий в Бога и принимающий бремя жизни и свое место в мире, не бороться со злом силой?
Почти половина книги посвящена критике учения Л. Н. Толстого, в котором, по мнению Ильина, лежали идейные основы победного шествия революции в России. Ильин критиковал Толстого за примиренчество и попустительство злу, считал его духовный опыт ограниченным рассудочной моральностью. Философия непротивления, по мнению Ильина, коренилась в неправильном понимании Толстым природы зла и роли страданий: он отождествлял страдание и зло и, отвергая путь страдания, отвергал и цель страдания - духовное восхождение. Указывая вслед за Вл. Соловьевым на недостаточность духовно-душевных способов борьбы со злом, Ильин настаивал на том, что не всякая сила - зла и не всякое применение силы есть злодейство. Исследуя волевое воздействие на других и насилие, считал, что по отношению к насилию «заставление» является более широким понятием, родовьм. Насилие - это заставление, проистекающее из злой души и направленное на зло. Самым острым вопросом книги и полемики вокруг нее стал вопрос о допустимости смертной казни. Ильин подверг всестороннему анализу саму ситуацию физического пресечения, доказывая, что акт физического пресечения не становится актом насилия ни по целям, которые в нем преследуются, ни по способу воздействия на другого. Необходимость внешнего сопротивления злу возникает только при условии, что все остальные способы оказались бессильны. При этом недопустимость убийства Ильин, естественно, относил к числу нравственных аксиом. Ильин исходил из того, что нравственное совершенствование не является главной целью человеческой жизни. Исполнение воли Божьей может потребовать от человека принятия духовного компромисса, выражающегося в решении отступить от пути нравственного совершенствования, чтобы остановить злую волю в ее злых поступках. Сопротивляющийся злу, т. о., должен быть готов принять ответственность, вину за свой поступок или даже поплатиться собственной жизнью.
Полемика вокруг идей Ильина возникла еще до выхода в свет книги и продолжалась до 1950-х гг. В ней приняли участие видные русские философы, ученые, критики, публицисты. Но, как отметил наиболее известный исследователь творчества Ильина Н. П. Полторацкий, с самого начала полемика пошла по политической линии. Вследствие этого в основной своей части она «не дотягивала» до уровня книги, которая ее вызвала. С критикой Ильина выступили 3. Гиппиус. Вакар, И. П. Демидов, Е. Д. Кускова, Л. М. Добронравов, Д. С. Пасманник, Е. М. Кольцов, В. Чернов, Н. А. Бердяев, Ю. Айхенвальд и др. В поддержку идей Ильина высказались В. Даватц, митрополит Антоний, архиепископ Анастасий Иерусалимский, В. Арденский, П. Петропавлов, П. Б. Струве, А. Д. Билимович, Э. К. Кейхель и др. В полемику были вовлечены также В. В. Зеньковский, Н. О. Лосский.
Отличное определение
Неполное определение ↓
О СОПРОТИВЛЕНИИ ЗЛУ СИЛОЮ
одно из наиболее значительных произв. И. А. Ильина. Вышло в свет в 1925 г. в Берлине. Центральная тема книги - тема зла и средств его устранения, а также связанная с нею проблема нравственной оценки способов сопротивления злу. Рассмотрению этих вопросов предшествует острая критика концепции Толстого о непротивлении злу, категорически запрещающая человеку обращение к силе и принуждению. Приемлемое решение указанных вопросов Ильин усматривает в богословии и философии православия, исходящих из духа и буквы Евангелия, творений отцов церкви и рус. святителей прошлого. Применение принуждения и силы Ильиным хотя и не оправдывается, не освящается, не возводится в ранг добродетелей, но вместе с тем рассматривается как вполне допустимое в определенных, четко и строго оговоренных условиях и обстоятельствах, когда все др. средства исчерпаны или их вообще невозможно применить. С его т. зр., отношение ко злу - это прежде всего проблема нравственного выбора личности, ее нравственного долга. Но чтобы долг был исполнен, он должен быть понят, т. е. жизненная ситуация, в к-рой оказался человек, должна быть опознана как взывающая к его нравственному самоопределению. Наблюдая одну и ту же жизненную ситуацию, один человек воспринимает ее безлико и безучастно, просто как повод для нравственного резонерства. Другой может переживать эту же жизненную ситуацию как обращенную лично к нему, к его непосредственному участию. Чтобы это могло произойти, надо за поверхностью явления разглядеть его глубинный смысл, смысловые связи ситуации. Наложение вечных заповедей на конкретную жизненную ситуацию не происходит автоматически. Я сам должен осознать, что между ними есть соответствие. Я должен пережить как откровение явленность этой связи. Заповеди вечны, но в понимание их смысла надо каждый раз "впадать" заново. Нельзя, раз получив смысл, положить его в карман и вынимать его по мере надобности. Нет никакого единообразного и постоянного механизма понимания экзистенциального опыта и долга. Одна и та же нравственная заповедь вечной любви "положи жизнь за други своя" может быть понята - причем с равным основанием - и как благословение крайнего непротивления, и как призыв к активному и даже вооруженному вмешательству. Поэтому не может быть однозначного и категоричного ответа на вопрос, поставленный в книге Ильина. Он не предписывает в качестве обязательного сопротивление злу силою, не навязывает к.-л. одного типа поведения при встрече со злом. Он лишь поясняет, что в принципе толстовство не более чем ересь, т. е. учение, возводящее частный случай, конкретную частную ситуацию во всеобщую и универсальную, абсолютизирующее ее. Безусловно, для нравственного здоровья человека лучше противостоять злу лишь любовью и добром, если нужно, то принять на себя и удар, не защищаясь. Однако, подчеркивает Ильин, существуют и др. ситуации, когда в интересах человека и об-ва необходимо прибегнуть ж принуждению и силе. Но чтобы не ошибиться и правильно уловить, что повелевает та или иная конкретная ситуация в данный момент, надо знать, что ответ может быть в принципе разным. Возможность разных ответов и обосновывает Ильин. Какой из них и в какой ситуации мы услышим - зависит от нашей внимательности, нашей нравственной интуиции. Ильин лишь вынимает из наших ушей "затычки" толстовства. Мы же должны слушать: "...только чистое око способно верно увидеть, где недуг или зло. Увидеть и найти их "верный смысл" и "верную меру", "вынь прежде бревно из твоего глаза" я тогда увидишь... И тогда увидишь, "необходим ли меч и где именно". Позитивное решение проблемы преодоления морального зла Ильиным основывается на различии между насилием принуждением, грехом и неправедностью. Апелляция к силе, ее применение не может стать добродетелью. Бороться со злом надо любовью, т. е. ненасильственными средствами: убеждением, добрым примером, религиозным и нравственным самосовершенствованием, духовным воспитанием других, и только когда все духовно-нравственные, ненасильственные методы испробованы и они не принесли успеха, то правомерным становится и обращение к использованию принуждения. С т. зр. Ильина, применение силы, и особенно смертной казни, при всех обстоятельствах является делом неправедным. Применение насилия, в особенности его крайних форм, он называл трагедией человеческого бытия. Обращение к силе, требующее определенного нравственного компромисса, предполагает, во-первых, высокий уровень духовного развития человека, вынужденно прибегающего к насильственным средствам, во-вторых, сознание неправедности этих средств и связанную с этим постоянную заботу о самоочищении и покаянии. Вопрос о противостоянии злу силой, по Ильину, затрагивает не только сферу индивидуально-нравственного выбора личности, но и ее отношения к государству и его ин-там - вооруженным силам, полиции, суду и т. п. Является ли нравственно оправданным использование всей мощи государственной машины для пресечения социального и морального зла и какую позицию нравственно здоровый человек (для Ильина человек, наделенный христианским сознанием) должен занять по отношению к государству? Рассматривая эту проблему, он следует той же логике, что и в решении вопроса о нравственном выборе личности при встрече ее со злом. Государство, полагал Ильин, может и должно поощрять добро и сдерживать зло. Хотя возможности государственных (властных) начал в нравственном воспитании человека ограничены, это не значит, что нужно совершенно отказываться от опоры на государство в вопросе о преодолении зла. Пожалуй, наиболее резко Ильин критиковал толстовство и рус. либеральную идеологию вообще за то, что они способствовали, по его мнению, разрушению государственного, а вместе с ним и всякого волевого начала в исторической жизни России. Но одновременно Ильин выступает и с резкой критикой идеологии и практики всякого рода тоталитаризма, абсолютизировавших роль насилия и государственных ин-тов жизни об-ва; он отмежевывается от характерных для них попыток возвести силу в ранг этической добродетели. После выхода в свет книга стала предметом острой полемики, продолжавшейся несколько лет. В ней принял участие почти весь цвет философской мысли рус. зарубежья тех лет: Бердяев, Мережковский, Н. О. Лосский, Струве, Франк, иерархи рус. зарубежной православной церкви - митрополит Антоний (А. П. Храповицкий) и писатели И. С. Шмелев, А. М. Ремизов, 3. Н. Гиппиус и др. (в России на книгу откликнулись М. Горький и М. Кольцов). Однако впоследствии эта работа на много десятилетий практически исчезла из поля зрения философов, как отечественных, так и зарубежных. В наши дни, когда вновь предпринимаются попытки истолковать христианскую этику в духе этики ненасилия и одновременно возродить предрассудки о враждебности сильного государства и власти становлению свободной личности, можно говорить о втором рождении этой книги, ибо поднятые в ней вопросы и предложенные автором подходы к их решению обретают новую остроту и актуальность.
Только для лицемера или слепца равноправны Георгий Победоносец и закаляемый................................................. им дракон; только лицемер или слепец может при виде этого подвига «держать................................................. нейтралитет» и взывать к «гуманности», ограждая себя и выжидая. (Стр. 68)
Цитаты и номера страниц приведены по книге:
Ильин И.А.
И46 Путь к очевидности. – М.: Республика, 1993. – 431с. – (Мыслители
XX века).
ISBN
5 – 250 – 01895 – 5
О сопротивлении злу силою (1925 г.)
Да будет ваш меч молитвою, и молитва ваша да будет мечом! 6
*
В страданиях мудреет человечество. Невидение ведет его к
испытаниям и мукам; в мучениях душа очищается и прозревает; прозревшему взору
дается источник мудрости – очевидность. 6
*
И вот эти духовные необходимости поступать «так-то» и
невозможности поступить «иначе» – сообщают единство и определенность личному
бытию; они слагают некий духовный уклад, как бы живой костяк личного духа,
поддерживающий его строение, его оформленное бытие, сообщающий ему его мощь и
державу. Размягчение этого духовного костяка, распадение этого духовного уклада
означало бы духовный конец личности, превращение ее в жертву дурных страстей и
внешних воздействий, возвращение ее в то хаотически-разрешенное состояние, где
духовных необходимостей нет, а душевные возможности неисчислимы. 10
*
Понятно, что внешне-материальный процесс,
пробуждающий в одних душах божественные силы и развязывающий в других диавола,
не является сам
по себе
ни добром, ни злом.
Зло начинается
там, где начинается человек,
и
притом именно не человеческое тело во всех его состояниях и проявлениях как
таковых,
а человеческий душевно-духовный мир -
это истинное местонахождение добра и
зла. Никакое внешнее состояние человеческого тела само по себе, никакой внешний
«поступок» человека сам по себе, т. е. взятый и обсуждаемый отдельно, отрешенно
от скрытого за ним или породившего его душевно-духовного состояния, – не может
быть ни добрым, ни злым. 14
*
Это значит, что добро
не есть просто «любовь» или просто «духовная» зрячесть: ибо
религиозно-неосмысленная страстность и холодная претенциозность не создадут
святости. И точно так же это значит, что зло не есть просто «вражда» или просто
«духовная слепота»: ибо вражда ко злу не есть зло
и беспомощное метание непрозревшей
любви не составляет порочности.
15
*
Таинственный процесс
расцвета добра и преображения зла осуществляется, конечно, любовью, а не
принуждением, и противиться злу следует из
любви, от
любви и посредством
любви. 16
*
Благое самозаставление
призвано вести активную борьбу с противодуховным, озлобленным, упрямым «не
хочется». Неспособность к этой борьбе есть первое проявление бесхарактерности.
21
*
и пока цела в человеке
волевая направленность ока на совершенство, до тех пор слабость автономного
самостояния нуждается не в пресечении и понуждении, а в любовном содействии
усилиям самовоспитания. 31
*
Моралист всегда
внутренне раздвоен; он напуган собственной грешностью, мнительно оглядывается
на нее, педантически следит за ней, судит ее, запугивает ее и остается сам
запуганным ею, всегда готовым к самопонуждению и неспособным
к цельному,
сильному героическому порыву.
Но именно
такая цельность и такой порыв бывают необходимы для внешнего пресечения зла.
44
*
Ибо сущность страдания
состоит прежде всего в том, что для человека оказывается закрытым или
недоступным путь вниз, к низшим наслаждениям. Эта закрытость низшего пути не
означает еще духовного достижения, но есть первое и основное условие
восхождения. 57
*
Такое противодуховное
сострадание недостойно человека, его духа и его призвания, ибо любовь
унизительна и для любимого, и для любящего, если она не есть при всей своей
радостной нежности духовная воля к духовному совершенству любимого. 59
*
Если внешний мир «лежит
во зле» и «вечный», «неотразимый закон, правящий им, «безнравствен - то не
следует ли, в самом деле, отвернуться и бежать от мира, спасаясь? И вот
моралист освобождает человека от призвания участвовать в великом процессе
природного просветления и в великом историческом бое между добром и злом; он
избавляет его от задания найти свое творчески-поборающее место в мире вещей и
людей; он снимает с него обязанность участвовать в несении бремени мироздания;
он дает ему в руки упрощенный трафарет для суда над миром и ставит его перед
дилеммой: «или идиллия, или бегство»; и этим он научает его морализирующему
верхоглядству и безответственному духовному дезертирству. 64
*
Настоящая религия начинает от Бога и идет к
мироприятию, а это учение начинает от человека и идет к мироотвержению.
Настоящая религия приемлет мир волею, но цельно не приемлет восстающего в нем
зла и потому ведет с ним волевую, героическую борьбу, а это учение не видит
мира из-за гнездящегося в нем зла и потому отвертывается и от зла, и от мира, и
от волевой борьбы с ним. Настоящая религия есть творческое горение о добре, т.
е. о духе и любви, а это учение утверждается как практическое безразличие к
работе зла в мире, к духовности человека и к ее судьбам на земле. 67
*
Только для лицемера или слепца равноправны
Георгий Победоносец и закаляемый им дракон; только лицемер или слепец может при
виде этого подвига «держать нейтралитет» и взывать к «гуманности», ограждая
себя и выжидая.
Именно природою
самого добра
определяется и вопрос
о
допустимости физического
понуждения и пресечения, и ответ
на
него, ибо живое добро (живущее в своих носителях, осуществителях и слугах) есть
подлинный источник, направление и цель понуждения и пресечения, направленного
против злодеев.
По самой природе
своей добро и зло имеют душевно-духовную природу, и «местонахождением» их
является человеческая душа. Поэтому борьба со злом
есть процесс душевно-духовный;
побеждает зло тот, кто превращает его
в добро, т. е. из глубины преображает духовную слепоту в
духовную зрячесть, а силу каменеющей ненависти в благодатность приемлющей любви
. 68
*
Физическое понуждение и пресечение имеет
дело не с самим злом, а только с его внешним проявлением; оно не проникает в
необходимую глубину ожесточенной души, и тот уровень, до которого доходит его
положительное влияние, остается сравнительно весьма поверхностным; поэтому оно
бессильно преобразить зло как таковое и настигает его только тогда, когда
духовное преображение уже не состоялось и злу удалось излиться во внешний
поступок. В качестве несамодовлеющего, вторичного и подчиненного средства оно
должно сообразоваться не только с законами духа и добра, но и с природою
главных средств и с потребностями основной борьбы; оно отнюдь не должно
посягать на замену духовных усилий и мероприятий - физическими; оно отнюдь не
должно вредить духовному преображению человека. Физическое понуждение и
пресечение есть крайняя
мера борьбы, и сфера ее применения
начинается только там, где внутренние меры оказываются несостоятельными и
недостаточными.
Это означает, что
физическое понуждение и пресечение, во-первых, не должно пытаться вызвать в
душе человека очевидность
(познание, признание, приятие,
убеждение, верование или исповедание). 69
*
Во-вторых, физическое понуждение и
пресечение не должно пытаться вынудить у человека чувство любви
(напр., личной преданности,
партийной приверженности, согласия на брак, верности, патриотизма). Всякая
такая попытка заранее обречена на неудачу: в лучшем случае, понуждаемый вступит
на путь лжи и предательства; в худшем случае, душа его проникается презрением и
ненавистью к понуждающему и к навязываемому ей предмету и ожесточится до полной
неспособности любить вообще. Тюрьмы, пытки и казни не могут вызвать в душе ни
любви, ни верности. Любовь или добровольна и искренна, или ее нет. Поэтому
физическое воздействие должно при всех условиях беречь способность человека к
любви, усматривая в ней основную преображающую силу жизни и духа. Вот почему
должны быть осуждены и отвергнуты все формы физического понуждения,
ожесточающие человека, озлобляющие его и превращающие его в слепого
ненавистника и мстителя: грубое, оскорбительное обхождение, лишение
заключенного всех знаков любви и внимания, недопущение богослужения и
духовника, снабжение человеконенавистнической литературой, пытки и телесные
наказания и
т. д.
Наконец,
в-третьих, физическое понуждение и пресечение, обращаясь непосредственно не к
очевидности и любви, а к воле
человека,
и притом с требованием самопонуждения и самопринуждения, должно беречь волевую
способность человека, не расшатывая и не расслабляя ее, а напротив, укрепляя ее
и содействуя ее духовному воспитанию. Всякая форма понуждения, разлагающая
волю, делает свою собственную цель недостижимой и становится бессмысленной, ибо
задача понуждения состоит в том, чтобы сделать человека ненуждающимся в
понуждении, а не в том, чтобы довести его до полной неспособности к волевому
самоуправлению и тем превратить его навсегда в объект пресечения. Вот почему
должны быть осуждены все формы физического понуждения, повреждающие и не
укрепляющие волю человека: вынужденная праздность, бессмысленные работы,
беспросветность пожизненного приговора, обезличивающие наказания и
т. д. 70
*
Только дух, духовная
сила в человеке, как бы ее ни называть – «духовный вкус», «чутье к
совершенству», «видение божественного», «боголюбивый ум», «очевидность», –
только эта сила открывает человеку настоящий, подлинный, достойный Предмет для
его любви, тот Предмет, который сам по себе выше мира, но который таится и в
природе,
и в вещах, и в людях, и в человеческих отношениях и созданиях, которым стоит
жить, который стоит любить и за который поэтому стоит и умереть. 74
*
Понятно, что для
слабого человека это испытание может превратиться в непосильное искушение, а
искушение может привести его к покорности злу. И это искушение и падение может
осуществиться не только в обычном порядке слепого или наивного заражения злом,
но и вследствие неверного понимания пределов любви.
Достаточно мягкосердечному человеку
упустить из вида, что любовь кончается там, где начинается зло, что любить
можно и должно только искру, луч и лик, если они не померкли еще до конца за
буйством расплескавшегося зла, что в обращении к злу от любви остается только
духовное благожелательство
и что это духовное благожелательство,
направленное на диавола, всегда может приобрести единственно верную форму –
форму посекающего меча; достаточно упустить это из вида – и победа зла
обеспечена. Есть мудрая христианская легенда об отшельнике, который долгое
время побеждал диавола во всех его видах и во всех, исходивших от него
искушениях, пока, наконец, враг не постучался к нему в его уединилище в образе
раненого, страдающего ворона, и тогда слепое, сентиментальное сострадание
победило в душе отшельника: ворон был впущен, и монах оказался во власти
диавола… Именно этой сентиментальной любви, проистекающей из слабости и имеющей
значение соблазна, духовная зрячесть и духовная воля полагают предел; они
заставляют человека установить верную грань для своей неразборчивой и
беспринципной чувствительности и обращают его прозревающее око к водительным
образам архангела Михаила и Георгия Победоносца. 78
*
Для того чтобы понять
этот отрицательный лик любви, необходимо иметь в виду, что
духовно-опредмеченная и оформленная любовь, оставаясь всегда
благо-желательством, т. е. желая каждому
человеку духовного просветления и
преображения, в то же время не может любить зла в человеке.
Поэтому
всюду, где она воспринимает в человеке подлинное зло
(не слабость, не заблуждение, не падение, не
грешность, а самоутверждающуюся противодуховную злобу), – она оказывается
вынужденной видоизменить свое индивидуальное отношение к данному человеку в
соответствии с наличным в его душе злом. По-прежнему всегда желая ему обращения
и очищения и, может быть, радостно трепеща от одной мысли о возможности такого
преображения злой души – духовно-любящий человек по необходимости переживает
целый ряд видоизменений во всех остальных функциях своей любви: в сочувствии,
одобрении, содействии, в творческом приятии, в желании «входить в его
положение» (отождествляться), в готовности общаться и, наконец, даже в
способности отнестись к нему с элементарною жалостью. Каждый из нас должен
знать это по собственному опыту: есть злые поступки, которым мы не можем дать
ни сочувствия, ни одобрения; есть злые цели, которым мы не можем творчески
содействовать так, что от одной идеи о том, что «я был ей косвенно полезен»,
душою овладевает смертная тоска; есть злые жизненные положения, входить в
которые воображению - отвратительно, а воле – невыносимо; есть злые люди, от
простого разговора с которыми душа начинает стонать, как раненая; есть злодеи,
по отношению к которым последняя вспышка угасшей жалости только и может
выразиться в ускорении их смертной казни. Все эти состояния в их основном
существе, в насыщающей их стихии – остаются видоизменением духовности и любви,
и потому они не становятся злыми состояниями и не ведут к злым делам; и только
близорукость или верхоглядство может характеризовать их как проявления зла и
злобы. Однако в пределах доступной человеку любви и возможного нравственного
совершенства эти состояния являются, конечно, нецельными и ущербными. 83
*
В этом предметно
вынужденном функциональном скудении своем и в постепенном усилении элемента
«нет» в лоне «да» – духовная любовь проходит через целый ряд классических
состояний, духовно необходимых, предметно обоснованных и религиозно верных. Эти
состояния выражают собою постепенное отъединение и удаление того, кто любит, от
того, кто утрачивает право на полноту любви; они начинаются с возможно полной
любви к человеку и кончаются молитвою за казненного злодея. Таковы в постепенно
нарастающей последовательности: неодобрение, несочувствие, огорчение, выговор,
осуждение, отказ в содействии, протест, обличение, требование, настойчивость,
психическое понуждение, причинение психических страданий, строгость, суровость,
негодование, гнев, разрыв в общении, бойкот, физическое понуждение, отвращение,
неуважение, невозможность войти в положение, пресечение, безжалостность, казнь.
84
*
Вследствие такой
бессознательной цельности общения и передачи – ни добро, ни зло не имеют в
жизни людей «чисто личного» или «частного» характера. Всякий добрый –
независимо даже от своих внешних поступков – добр не только «про себя», но и для
других;
всякий
злой – даже если он злится «про себя» – зол, и вреден, и ядовит для всего
человечества. То, что я есмь, то я размножаю и в других душах – сознательно и
бессознательно, деланием и неделанием, намеренно и ненамеренно. Человеку не
дано «быть» и не «сеять», ибо он «сеет» уже одним бытием своим. Каждый, самый
незаметный и невлиятельный человек создает собою и вокруг себя атмосферу того,
чему предана, чем занята, чем одержима его душа. Добрый человек есть живой очаг
добра и силы в добре, а злой человек есть живой очаг зла, силы во зле и
слабости в добре. Люди непроизвольно облагораживают друг друга своим чисто
личным благородством и столь же непроизвольно заражают друг друга, если они
сами внутренне заражены порочностью и злом. Поэтому каждый отвечает не только
за себя, но и за все то, что он «передал» другим, что он послал им, влил в них,
чем он их заразил или обогатил, и если эта посланная им зараза – заразила
чью-нибудь душу, и отравила ее, и привела ее к совершению дел, то он отвечает в
свою меру и за эти дела, и за последствия этих дел. Вот почему в живом общении
людей каждый несет в себе всех и восходя тянет всех за собою, и падая роняет за
собою всех. И потому «стояние города на десяти праведниках» - не есть
пустое слово или преувеличение, но есть живой и реальный духовный факт.
89
*
Подавляющее большинство
людей предстоит злодеянию в состоянии внутренней неготовости: их собственная,
лично-внутренняя борьба со злом не закончена и не завершена, и из этого
неустойчивого равновесия они вынуждены совершить внешнее волевое оказательство,
резко ставящее их на одну
сторону и нередко заставляющее их нести
длительные или вечные последствия этого поступка. Вот почему большинство людей
оказывается растерянными перед лицом злодеяния, и растерянность эта бывает тем
большею, чем дерзновеннее и самоувереннее злодей. И какие только благовидные
мотивы не приходят здесь на помощь тому, кто тянется к «безопасной»
пассивности: и «отвращение к насилию», и «жалость» к злодею, и ложное смирение
(«я и сам грешный человек»), и ссылка на свою «неуполномоченность», и обязанность
сохранить себя «для семьи», и нежелание «стать доносчиком», и мудрое правило «в
сомнении воздержись», и многое другое.
96
*
Именно там, где зверь
укрощен и диавол в душе подавлен, - просыпается способность, и склонность, и
объективная общественная возможность воспитывать души словом разума и делом
уступчивой любви; но где этого нет, там слово падает на бесплодный камень и
расточенная доброта попирается свирепыми животными (Мтф. VII. 6)… Там
по-прежнему необходима гроза, посылающая страх и страдание. 97
*
Напротив, чем глубже он уходит в себя, чем
зорче он видит тайные гнездилища своего инстинкта и своих страстей – тем более
чуждою становится ему точка зрения морального максимализма, тем более скромным
он делается в оценке своих собственных сил и возможностей и тем более
снисходительным он делается к слабостям ближнего. Он научается понимать
Евангельский завет «совершенства» (Мтф. V. 48; Луки V. 35)
как долгую лестницу страдающего
восхождения, как зов сверху и как волевое начало совести в душе, но не как суровое
мерило, ежеминутно пригвождающее слабую душу или педантически требующее
непрерывной безукоризненности. 103
*
Ибо есть определенные
жизненные положения, при которых заведомо следует искать не праведности и не
святости, а наименьшего зла
и наименьшей несправедливости,
и в этих случаях практический
максимализм всегда будет проявлением наивности или лицемерия. 103
*
…в Посланиях дело меча и светского повиновения
устанавливается не в смысле их божественного совершенства, а в порядке земной
необходимости бороться со злом и «заграждать уста невежеству безумных людей» (1Петра. II. 15). 115
*
Счастливы в сравнении с
государственными правителями монахи, ученые, художники и созерцатели: им дано
творить чистое дело чистыми руками. Но не суд и не осуждение должны они нести
политику и воину, а благодарность к ним, молитву за них, умудрение и очищение:
ибо они должны понимать, что их руки чисты для чистого дела только потому, что
у других нашлись чистые руки для нечистого дела. Они должны помнить, что если
бы у всех людей страх перед грехом оказался сильнее любви к добру, то жизнь на
земле была бы совсем невозможна. 125
*
Действие человека есть
его выявленное бытие. Наивно – пренебрегать основами своего духовного бытия и
думать, что в момент испытания поступки окажутся «как-нибудь» «сами» на высоте.
Наивно – таить от себя самого свои подлинные мотивы, побуждения, склонности и
страсти и воображать, что «незаметное» – бессильно в душе и что укрытые страсти
не изливаются в поступки, не искажают их по существу, не наполняют их
«неожиданным» содержанием, не освещают их отсветами затаившегося зла. Ни один
поступок человека не случаен; каждый – есть созревший результат всей его
предшествующей жизни, проявление всего его личного уклада. И потому каждый из
нас совершает свой поступок не только усилием, фактически его осуществляющим,
но и всем процессом своей предшествующей жизни. 127
*
Необходимость
духовно-нравственного очищения прямо предуказана и установлена в Евангелии, и
притом именно для тех, кто посвящает себя борьбе с чужим злом и с чужими
злодеяниями. Тот, кто не умеет вынуть «бревно из своего» собственного глаза
(Мтф. VII. 3-5; Луки. VI. 41-42), тот не сумеет вынуть и сучок из глаза брата своего, и весь
суд его превращается в лицемерие. Только чистое око способно верно увидеть, где
в чужой душе слабость, где недуг и где зло, увидеть и найти верный «суд» и
верную «меру» (Мтф. VII. 1-2, Луки. VI. 37-38), тот «суд» и ту «меру», которыми он сам с радостью будет
«судим» и «измерен». 131
Переживший ужасы большевистского зла, И. Ильин старается постигнуть идею зла и обосновать борьбу со злом в своей книге «О сопротивлении злу силой», причем он приходит к очень резкому выводу: «Физическое пресечение и понуждение могут быть прямой религиозной и патриотической обязанностью человека, и тогда он не вправе от них уклониться. Исполнение этой обязанности ведет его в качестве участника в великий исторический бой между слугами Божьими и силами ада».
Эпиграфом к книге служит евангельский текст об изгнании Христом торговцев из храма: разгневанный бичующий Христос, по-видимому, наиболее близок сердцу автора. Это одностороннее, сгущенно-грозное понимание христианства представляет собой, конечно, такой же сектантский уклон, как и распространенное «розовое» и многие другие уклоны: но кто может по праву утверждать, что он видит само ослепительно яркое солнце христианства, а не только один из его аспектов?
Тон делает не только музыку, но и философию и публицистику: тон всех писаний и в особенности речей И. А. Ильина, неизменно бодрый и бодрящий, зовущий не только на бой со злом, но и на строительство новой, лучшей жизни. Источник этого тона – неподдельная любовь к родному народу и глубокая религиозная вера в жизнь.
На нашем сайте вы можете скачать книгу "О сопротивлении злу силою" Ильин Иван Александрович бесплатно и без регистрации в формате fb2, rtf, epub, pdf, txt, читать книгу онлайн или купить книгу в интернет-магазине.
Иван Ильин
О сопротивлении злу силою
И сделав бич из веревок, выгнал из храма всех, также и овец, и волов, и деньги у меновщиков рассыпал, а столы их опрокинул.
Иоанна 2:15
Грозные и судьбоносные события, постигшие нашу чудесную и несчастную родину, проносятся опаляющим и очистительным огнем в наших душах. В этом огне горят все ложные основы, заблуждения и предрассудки, на которых строилась идеология прежней русской интеллигенции. На этих основах нельзя было строить Россию, эти заблуждения и предрассудки вели ее к разложению и гибели. В этом огне обновляется наше религиозное и государственное служение, отверзаются наши духовные зеницы, закаляется наша любовь и воля. И первое, что возродится в нас через это, – будет религиозная и государственная мудрость восточного Православия и особенно русского Православия. Как обновившаяся икона являет царственные лики древнего письма, утраченные и забытые нами, но незримо присутствовавшие и не покидавшие нас, так в нашем новом ви́дении и волении да проглянет древняя мудрость и сила, которая вела наших предков и строила нашу святую Русь!
В поисках этого ви́дения мыслью и любовью обращаюсь к вам, белые воины, носители православного меча, добровольцы русского государственного тягла! В вас живет православная рыцарская традиция, вы жизнью и смертью утвердились в древнем и правом духе служения, вы соблюли знамена русского Христолюбивого Воинства. Вам посвящаю эти страницы и вашим Вождям. Да будет ваш меч молитвою, и молитва ваша да будет мечом!
Ко всем друзьям и единомышленникам, которые помогли мне в этой работе, и особенно к издателю этой книги я навсегда сохраню в душе благодарное чувство.
1. ВВЕДЕНИЕ
В страданиях мудреет человечество. Неви´дение ведет его к испытаниям и мукам, в мучениях душа очищается и прозревает, прозревшему взору дается источник мудрости – очевидность.
Но первое условие умудрения – это честность с самим собою и с предметом перед лицом Божиим.
Может ли человек, стремящийся к нравственному совершенству, сопротивляться злу силою и мечом? Может ли человек, верующий в Бога, приемлющий Его мироздание и свое место в мире, не сопротивляться злу мечом и силою? Вот двуединый вопрос, требующий ныне новой постановки и нового разрешения. Ныне особенно, впервые, как никогда раньше, ибо беспочвенно и бесплодно решать вопрос о зле, не имея в опыте подлинного зла, а нашему поколению опыт зла дан с особенною силою впервые, как никогда раньше. В итоге долго назревавшего процесса злу удалось ныне освободить себя от всяких внутренних раздвоенностей и внешних препон, открыть свое лицо, расправить свои крылья, выговорить свои цели, собрать свои силы, осознать свои пути и средства; мало того, оно открыто узаконило себя, формулировало свои догматы и каноны, восхвалило свою, не скрытую более природу и явило миру свое духовное естество. Ничего равносильного и равнопорочного этому человеческая история еще не видала или, во всяком случае, не помнит. Столь подлинное зло впервые дано человеческому духу с такою откровенностью. И понятно, что при свете этой новой данности многие проблемы духовной культуры и философии, особенно те, которые имеют непосредственное отношение к идеям добра и зла, наполняются новым содержанием, получают новое значение, по-новому освещаются и требуют предметного пересмотра. И прежде всего – с виду морально-практический, а по существу глубокий, религиозно-метафизический вопрос о сопротивлении злу, о верных, необходимых и достойных путях этого сопротивления.
Этот вопрос надо поставить и разрешить философически, как вопрос, требующий зрелого духовного опыта, продуманной постановки и беспристрастного решения. Для этого необходимо прежде всего отрешиться от преждевременных и торопливых выводов применительно к своей личности, к ее прошлым действиям и будущим путям. Исследователь не должен предварять своего исследования отпугивающими возможностями или перспективами, он не должен торопиться судить свое прошлое или позволять чужому осуждению проникать в глубину сердца. Каково бы ни было последнее решение вопроса, оно не может быть практически единым или одинаковым для всех: наивность всеуравнивающей, отвлеченной морали давно уже осознана в философии, и требовать, чтобы «все всегда» сопротивлялись злу силою или чтобы «никто никогда» не сопротивлялся силою злу, – бессмысленно. Только неиспуганный, свободный дух может подойти к проблеме честно, искренно, зорко, все додумать и договорить, не прячась трусливо и не упрощая, не заговаривая себя словами аффектированной добродетели и не увлекая себя ожесточенными жестами. Весь вопрос глубок, утончен и сложен, всякое упрощение здесь вредно и чревато ложными выводами и теориями, всякая неясность опасна и теоретически, и практически, всякое малодушие искажает формулу вопроса, всякое пристрастие искажает формулу ответа.
Но именно поэтому необходимо раз навсегда отрешиться от той постановки вопроса, которую с такой слепой настойчивостью вдвигали и постепенно вдвинули в философски неискушенные души – граф Л. Н. Толстой, его сподвижники и ученики. Отправляясь от чисто личного, предметно не углубленного и не проверенного опыта «любви» и «зла», предрешая этим и глубину и ширину самого вопроса, урезывая свободу своего нравственного ви́дения чисто личными отвращениями и предпочтениями, не подвергая внимательному анализу ни одного из обсуждаемых духовных содержаний (напр.: «насилие», «зло», «религиозность»), умалчивая о первоосновах и торопясь с категорическим ответом, эта группа морализирующих публицистов неверно поставила вопрос и неверно разрешила его и затем со страстностью, нередко доходившею до озлобления, отстаивала свое неверное разрешение неверного вопроса как богооткровенную истину. И так как материал истории, биологии, психологии, этики, политики и всей духовной культуры не укладывался в рассудочные схемы и формулы, а схемы и формулы претендовали на всеобщее значение и не мирились с исключениями, то, естественно, начался отбор «подходящего» материала и отвержение «неподходящего», причем недостаток первого восполнялся художественно «убедительными» построениями. Проповедовался наивно-идиллический взгляд на человеческое существо, а черные бездны истории и души обходились и замалчивались. Производилось неверное межевание добра и зла: герои относились к злодеям, натуры безвольные, робкие, ипохондрические, патриотически мертвенные, противогражданственные – превозносились как добродетельные. Искренние наивности чередовались с нарочитыми парадоксами, возражения отводились, как софизмы; несогласные и непокорные объявлялись людьми порочными, подкупными, своекорыстными, лицемерами. Вся сила личного дара вождя и вся фанатическая ограниченность его последователей обращалась на то, чтобы духовно навязать другим собственную ошибку и распространить в душах собственное заблуждение. И естественно, что учение, узаконивающее слабость, возвеличивающее эгоцентризм, потакающее безволию, снимающее с души общественные и гражданские обязанности и, что гораздо больше, трагическое бремя мироздания, – должно было иметь успех среди людей, особенно неумных, безвольных, малообразованных и склонных к упрощающему, наивно-идиллистическому миросозерцанию. Так случилось, что учение графа Л. Н. Толстого и его последователей привлекало к себе слабых и простодушных людей и, придавая себе ложную видимость согласия с духом Христова учения, отравляло русскую религиозную и политическую культуру.